— А ты смелая, знаешь, — прошептала она. — Я хотела тебе это сказать, потому что сегодня ты спишь тут первый раз, а первая ночь обычно самая трудная.

— Со мной всё в порядке, — ответила я.

Это было неправдой, но мне ничего не оставалось, кроме как нацепить на себя маску Железной Жюли.

— Я тебе кое-что принесла, — сказала она и протянула мне мокрую грязную тряпку, которую я долго щупала, не узнавая.

Как вдруг поняла: это был мешочек с часами!

— Девочки видели, как ты прячешь что-то у деревьев, и решили отыскать, чтобы продать.

— Неужели ты хочешь вернуть его мне? — спросила я. — А что взамен?

Сомнений не было: в местах вроде этого ничего так просто не бывает. Девочка улыбнулась.

— Твои туфли, — сказала она. — Я никогда не видела таких туфель, они ужасно красивые. И мне кажется, у нас примерно один размер.

Она показала на свои ноги в разбитых кожаных башмаках, которые на вид казались твёрдыми, как железо.

— По рукам, — согласилась я.

Эти туфли мне подарил Эдди, это было моё сокровище, но часы были важнее. Они были важны для Тита, и это, помимо всего прочего, делало их ценными и для меня. Я взяла мешочек и повесила на грудь, под платье. Потом сняла свои туфли и примерила чужие: они были малы и сильно жали. Но можно было и потерпеть.

— Спасибо, — воскликнула девочка, собираясь вернуться на своё место.

— Погоди.

Это было так мило с её стороны — прийти ко мне посреди ночи. Конечно, ей были нужны мои туфли. Но ведь она по-своему хотела меня утешить, а это со мной нечасто случалось. Вообще-то этого не случалось со мной никогда.

— Как тебя зовут? — прошептала я.

— Ребекка, — ответила она. — А тебя?

— Жюли.

— Приятно познакомиться. — Она внезапно взяла меня за руку. — Если хочешь, можем быть подругами.

Она улыбнулась и выскользнула, не дав мне времени ответить. Проснувшись утром, я долго лежала, глядя в потолок. «Ребекка», — подумала я. Никогда прежде у меня не было подруги.

Могла ли я подумать, что изощрённые наказания в интернате помогут мне раскрыть секрет часов и понять, как связаны между собой события, приведшие нас из байу в Чикаго? Иногда случаются самые невероятные совпадения.

Наутро я проснулась в ознобе с ощущением, что заболела. Чувствовала я себя плохо, но нужно было становиться в строй. Надзиратели уже делили нас на классы.

— Читать умеешь? — спросил меня один из них, мужчина с седыми бакенбардами и морщинистым лицом, похожим на мятую бумагу.

— Да, — ответила я.

— Тогда сюда.

Он оттолкнул меня к группе девочек постарше. Среди них была и Ребекка, которая мне подмигнула, что немного меня подбодрило. В этот раз цепи не надели, и надзиратель повёл нас вниз. Мы выстроились вокруг грубо сколоченных деревянных столов. Рядом на полу лежали высокие стопки, перевязанные шпагатом.

— Увидимся на закате, — бросил надзиратель, закрыв за собой тяжёлую железную дверь.

Девочки увлекли меня к первому свободному столу и принялись сортировать пачки и открывать их. Я мельком взглянула на содержимое: то были аккуратно сложенные друг на друга газеты.

— Старые газеты? — спросила я. — И что с ними делать?

— Сшивать, — ответила Ребекка, как будто это было чем-то само собой разумеющимся.

Не прерывая разговора, она достала пакет с пожелтевшими изданиями и разложила их перед собой. Взяв длинную и тонкую иглу, она вдела в неё белую нитку и начала работу. Газету нужно было раскрыть посередине и прошить на сгибе, чтобы страницы не разлетелись. Потом газеты сшивались между собой в толстый том.

— После сшивки тома отправляют в другое место, где их переплетают в обложки или что-то в этом роде, — объяснила Ребекка. — Уже оттуда они попадают во все американские библиотеки. Интернат получает деньги за каждую пачку, потому нас и заставляют этим заниматься.

— И так каждый день? — уточнила я.

Ребекка кивнула:

— Да, и нужно поторапливаться, потому что тома должны быть закончены до заката.

— Вот именно! — вмешалась худющая негритянка. — Кончайте болтать и принимайтесь за работу, а не то нас всех накажут!

— Я ей объясняю, как тут всё устроено, — стала оправдываться Ребекка. — А то вдруг она страницу порвёт или ещё что.

Порвать страницу было самым серьёзным проступком, из-за этого газету выбрасывали. Но и многое другое требовало внимательности: например, надо было контролировать последовательность, с какой сшиваешь газеты, и проверять порядок страниц. Вот поэтому они и брали девочек, которые умеют читать.

— Кто тебя научил? — спросила я Ребекку.

— Муж, — шёпотом ответила она.

Ребекка была старше меня года на три. Она была красивой девушкой, которую не портил даже чуть приплюснутый нос. Особой её гордостью были чёрные кудрявые волосы. Она рассказала мне, что она итальянка и что её родители приехали из городка далеко за океаном. Сама она родилась уже в Чикаго и в четырнадцать лет вышла замуж за итальянца Джулио.

— Он был хорошим парнем, — объяснила она мне. — Серьёзным, работящим и читать умел.

— Почему ты говоришь о нём был?

— Потому что он умер. Его убили. Я не знала, чем кормить ребёнка, поэтому украла еду в магазине. Так и оказалась здесь.

У Ребекки был муж и даже ребёнок. В первый раз в жизни я почувствовала себя невинной овечкой.

— Как его зовут? Твоего ребёнка?

— Симон. Ему полтора года.

Я хотела было узнать, где сейчас малыш, но, пораздумав, поняла, что эту тему лучше не трогать. Ребекка спросила:

— У тебя есть дети?

— Детей нет, но есть брат, Петит. Это значит «малыш». В Луизиане все говорят на французском.

— Забавно, — сказала Ребекка. — И Франция, и Италия находятся в Европе. Они как соседи.

Этого я не знала, но продолжила:

— У меня отняли Тита, и мне нужно найти способ вернуться к нему.

— Ох, — вздохнула Ребекка, — я бы тоже хотела вернуться к сыну, но об этом можешь забыть. Отсюда не возвращаются.

Тогда я подумала о детективе Бёрне и в первый раз понадеялась, что он скоро придёт за мной.

Но Бёрн не приходил. Он сказал, что за несколько дней мне здесь развяжут язык, поэтому уже назавтра я нетерпеливо ждала его, как домашняя собачонка, устроившаяся у двери в ожидании хозяина. Когда вечером я поняла, что он не придёт, то была так опустошена, что куска не смогла проглотить. Бёрн не явился ни на третий день, ни на четвёртый, и я подумала, что, возможно, что-то случилось.