К концу революционного десятилетия термин «контрреволюция», казалось, устоялся. В 1798 году Луи-Себастьян Мерсье, известный литератор и бывший депутат Национального Конвента, писал: «“Контрреволюция”. Новое слово, появившееся сразу же за словом “революция”. Оно означает переворот, который, если удастся, возродит прах последнего из наших тиранов, того феникса, что назвали бы “королем”». Иными словами, контрреволюцией было предложено считать возвращение к монархии.

Однако устроит ли нас сегодня такое объяснение? Можно ли просто сказать, что контрреволюционером следует назвать того, кто боролся за короля? Едва ли, учитывая, сколь непоследовательной и неопределенной была позиция самого монарха в ходе революционных событий. Как мы помним, Людовик XVI, надев трехцветную кокарду, простил убийц, проливших кровь государственных людей в июле 1789 года, а в сентябре 1791 года принес клятву верности Конституции, то есть вел себя как настоящий сторонник Революции. Парадокс ситуации состоял в том, что до самого свержения монархии за сохранение королевской власти выступали как революционеры, так и контрреволюционеры.

Впрочем, даже если сузить круг контрреволюционеров до тех, кто стремился к восстановлению королевской власти после ее свержения, все равно придется иметь дело с огромным разнообразием людей, мнений и явлений. Революция длилась десять лет, и с каждым годом нарастала усталость от непрестанных экономических трудностей, политических кризисов, войн и репрессий. Росла инфляция, разваливались промышленность и торговля, в городах не хватало продовольствия. «Мы без правительства, без религии, без доверия, без финансов, без наук, без талантов, без сельского хозяйства, без торговли, без промышленности; мы без хлеба», – писал один из современников.

Все это вызывало разочарование не только у широких слоев населения Франции, но и у тех, кто находился у власти. Многие желали скорейшего окончания Революции, а поскольку Республика не приносила желанных мира и стабильности, начинали мечтать о восстановлении монархии. Возникала иллюзия, что при королевской власти все если и не были счастливы, то по крайней мере оставались живы и сыты. Однако, оценивая раздававшиеся на парижских улицах возгласы «Да здравствует король!» или «Дайте нам короля и кусок хлеба!», никак нельзя утверждать, что они принадлежали убежденным сторонникам монархии, ясно понимавшим, что именно им принесет возвращение короля.

Возвращаясь к вандейским крестьянам, мы никоим образом не можем сказать, что они хотели восстановления Старого порядка как такового. Повстанцы не предлагали, к примеру, вернуть прежние сеньориальные повинности. Их приверженность монархии также нуждается в оговорках. Да, они назвались Католической и королевской армией, но заметим, что детонатором восстания стало отнюдь не известие о казни Людовика XVI, а рекрутский набор, разрушавший привычный для них жизненный уклад, и без того уже ранее жестоко пострадавший из-за церковной реформы. Именно восстановления своего традиционного образа жизни восставшие крестьяне желали в первую очередь. А поскольку в предложенной революционерами дихотомии – Революция (=Республика) против контрреволюции (=монархии) – третьего не было дано, крестьяне, боровшиеся против изменений, привнесенных в их жизнь Революцией, вынужденно становились сторонниками монархии. По свидетельству генерала Жан-Батиста Клебера, воевавшего против вандейцев, некоторые из них даже говорили ему: «Верните нам наших добрых священников, и мы вам оставим короля».

Практически в каждом департаменте Франции имелась своя маленькая «вандея», ибо крестьяне повсюду бунтовали против нарушения революционными властями их традиционного уклада жизни, хотя в большинстве регионов такие выступления жестоко подавлялись уже в зародыше. В современной мировой историографии для таких сугубо народных движений предложено использовать термин «антиреволюция». Тем самым их отделяют от деятельности прежних элит, направленной на восстановление в том или ином виде Старого порядка, то есть от собственно контрреволюции. Однако деление это условно, поскольку разные противники революционных властей нередко объединяли свои усилия в борьбе против них, независимо от того, какими именно целями в этой борьбе руководствовались.

Весной 1793 года ухудшилось положение и на внешних фронтах. Всего за несколько недель Республика утратила большую часть достижений предшествующей победоносной осени. Впрочем, изначально ничто, казалось бы, не предвещало неприятностей, и Конвент продолжал придерживаться той же политической линии, что и в предыдущие месяцы.

1 марта 1793 года депутаты приняли решение об аннексии Бельгии. Население этой страны не желало поглощения ее Францией, а потому оккупационные власти не решились созвать там какой-либо общенациональный представительный орган, пусть даже под своим контролем, а ограничились проведением ряда локальных собраний «патриотов», где были приняты соответствующие обращения к французскому правительству. 17 марта с просьбой о присоединении к Франции обратились местные якобинцы немецкого города Майнц, занятого армией Кюстина. 23 марта, по просьбе местных же революционных активистов, швейцарская область Порантрю была включена в состав Французской республики как департамент Мон-Террибль.

Однако вся эта череда аннексий носила во многом инерционный характер и отражала желание депутатов Конвента поскорее «переварить» плоды осенних побед, пока военная ситуация не изменилась в худшую сторону. Основания ждать подобного развития событий у французских властей имелись. Массовый отток добровольцев из рядов армии, о котором уже упоминалось ранее, привел вместе с потерями и дезертирством к ее сокращению накануне весенней кампании почти вдвое.

Впрочем, с возобновлением военных действий французские генералы попытались удержать инициативу. После объявления Францией войны Соединенным Провинциям Дюмурье с левым крылом Северной армии 16 февраля перешел границу между Бельгией и Голландией и начал продвигаться вглубь голландской территории. Южнее войска генерала Франсиско Миранды, известного к тому времени уже всей Европе борца за независимость Испанской Америки, поступившего на французскую службу, осадили 21 февраля Маастрихт. Первые три недели французское наступление успешно развивалось. Дюмурье захватил за это время голландские крепости: Бреду, Грейтреденберг и форт Клюндерт. От Роттердама его отделяло менее 40 километров.

Французские генералы действовали так уверенно и самонадеянно, как будто другого противника, чем тот, что укрывается за крепостными стенами, у них и не было. Но он был. На правом берегу реки Рур, западнее Кёльна, сосредоточилась австрийская армия под командованием опытного военачальника принца Кобурга. Получив боевое крещение еще во время Семилетней войны, принц в дальнейшем прославился громкими победами над турками, которые одержал вместе с Суворовым. Теперь ему предстояло применить свой богатый боевой опыт в войне с французами.

1 марта 1793 года австрийцы форсировали Рур и на левом берегу, под Альденхофеном, нанесли жестокое поражение французским частям, прикрывавшим с востока войска Миранды под Маастрихтом. Решающую кавалерийскую атаку в этом сражении возглавил 22-летний брат императора, эрцгерцог Карл. Удар Кобурга смешал французам все карты. Миранде пришлось снять осаду с Маастрихта и отступить. Дюмурье остановил свое продвижение в Голландии и, оставив находившиеся там части, помчался на юг, чтобы собрать разбросанные по Бельгии войска и попытаться переломить ситуацию генеральным сражением. Его не слишком дисциплинированная и слабо обученная армия могла надеяться на удачу только в атаке, когда всплеск энтузиазма иногда способен решить исход боя. Продолжительного же отступления в поисках наилучшей позиции для битвы войска Дюмурье просто не выдержали бы. Кроме того, быстрый успех нужен был этому генералу и по сугубо политическим соображениям. У победы множество отцов, а поражение – всегда сирота. В Конвенте все громче звучали голоса тех, кто хотел свалить вину за поражение под Альденхофеном исключительно на Дюмурье. Тот, в свою очередь, написал 12 марта дерзкое письмо Конвенту, объявив виновниками неудачи парламентские комитеты, занятые военными делами. Письмо вызвало у депутатов взрыв негодования. Барер даже потребовал отдать главнокомандующего под суд. Чтобы сохранить голову, Дюмурье надо было только побеждать, и как можно скорее.