Неужели не странно? Неужели не обхохочешься?

Калигула, между тем, продолжал:

- С тех пор, как генерал Риво занял новый пост в министерстве, за собой он привел своих людей. Потому мы и настаивали, чтобы вы возобновили знакомство. Недурно иметь кого-то большого на подхвате, а?

- Риво не может быть на подхвате, - вздохнула Аньес, - я его почти не знала. Марсель был с ним знаком, а я видела несколько раз. Если бы не господин Леру, я бы даже на ту вечеринку не смогла попасть.

- Но с вашим мужем генерал находился в дружеских отношениях? Что он говорил о нем?

- Мне казалось, они хорошо друг о друге отзываются. Марсель уважал героев Великой войны.

- Стало быть, стоит попробовать зайти отсюда. Подавать повторное прошение пока не спешите. Вам нужна уверенная поддержка, а с таким напором прямо сейчас только хуже можно сделать.

- Да куда уж хуже! – второй раз за вечер возмутилась Аньес, но сгладила это возмущение глухим смешком и вновь приложилась к своему виски. Трезветь ей не хотелось. Трезветь – значило снова оказаться один на один с отвратительным миром.

- Разозлите этого нового начальника КСВС, а он, поговаривают, из тех, что и ногти живьем вырывают во благо Франции, он и против Риво пойдет, с него станется. Зачем нам такие потрясения во власти, где всегда можно найти прогнившее звено?

- О-о-о, - посчитала нужным изумиться она, тогда как не была изумлена вовсе. – Кого же этот новый начальник так сильно напугал? Того сопляка, который мне отдавал документы? Господи, Жером, какая чушь! Отказать мне из-за того, что у меня нет мужа!

- Тш-ш-ш, дорогая, - Калигула обхватил ее пальцы и поднес к лицу, быстро коснувшись их горячими губами. От этого прикосновения по ее позвоночнику прошли мурашки. – Он все правильно сделал – в соответствии с законом. Этак у вас меньше оснований поднимать шум. Ваша неблагонадежность не доказана, но и не опровергнута. А вот разрешения и правда нет. Не так уж и глупо он все провернул.

- Подло и трусливо, - проворковала Аньес.

- О нем наводили справки. У него безупречный послужной список – он в армии с тридцать девятого, был в плену, сбежал, воевал в Сопротивлении, а потом и в Свободной Франции, год прослужил в Германии – перевоспитывал немцев. Награжден орденом Освобождения. Я бы восхищался им, будь у него хоть какая совесть. Когда такие люди оказываются в Индокитае – позор для армии. Но это не имеет отношения ни к подлости, ни к трусости.

- Каков герой!

- И все же я рекомендую вам держаться в стороне от этого героя. Не бодайтесь. Мы не в Провансе и не в Лангедоке, чтобы устраивать корриду.

- Мы, бретонцы, играем в регби, - отрезала она с ангельской улыбкой.

- Славная игра! Вот этим и займетесь, но с Риво. Он большой любитель спорта. В данный момент ваша задача – возобновить знакомство с ним, и если вы хотите попасть во Вьетнам… Мы все на это надеемся… нам нужны люди там. Наши, по-настоящему наши люди… которые любят Францию и которые не хотят видеть кровь на ее руках… Потому, пожалуйста, избегайте прямой конфронтации с командованием КСВС. В конце концов, это едва ли не единственный ваш шанс. Подполковник Юбер – не тот человек, с которым стоит так рисковать.

- К-то? – икнула Аньес, резко оторвав взгляд от красно-желтой стены за сценой, где продолжал балагурить джаз-бенд. От алкоголя ей сделалось горячо. Или от музыки. Или от имени.

- Подполковник Юбер… да вы видели его! Должны были! У Риво на новогоднем маскараде!

Пауза, которую она допустила, на ее счастье была почти незаметной. Между двумя сокращениями сердечной мышцы, наверное. Не больше.

- Это он теперь командует КСВС? – уточнила она.

- Да. Стоило догадаться еще тогда, что генерал не представлял бы чужого человека с такой помпой высшему командованию и членам правительства. Там обитают птицы совсем иного полета, чем мы с вами, кем бы мы ни были, да, Аньес?

- Да, Жером, - тупо повторила она за ним, в то время как вмиг протрезвела и теперь пыталась не утратить самообладания. Оно было слишком сильно необходимо ей, когда снова, опять прошлое ухватило ее своими скрюченными пальцами за горло, не давая дышать и сжимая все крепче и крепче, острыми длинными когтями раздирая кожу и пуская наружу кровь. А чуть выше, в бестолковой черепушке, содержимое которой раз за разом хотело верить, хотело доброты и тепла, отчетливо раздавался голос Лионца: «Им было за что?»

Может быть, все-таки было? Ведь не могут все ошибаться. И она виновата. Юбер даже не сомневался в том, что она виновата. Так к чему задавать вопросы, когда ничто не убедит?

[1] Французская коммунистическая партия

[2] Кинематографическая служба вооруженных сил

Она не помнила, как выходила на улицу, в ночь, на холод из Динго Бара. Как Париж встречал ее стелющимся тусклым светом витрин и фонарей. Как шла несколько кварталов неверным шагом без страха быть зарезанной или ограбленной здесь же, во чреве города, который готовился встречать утро. Как миновала тихий, будто бы омертвевший Люксембургский сад. Ничего не помнила и себя почти не помнила, пока не очнулась посреди одного из мостов, стягивающей с рук перчатки и захлебывающейся сыростью, веющей от реки.

Реки́…

Что-то было про ре́ки. Что-то важное. Что-то, что ускользало от нее.

И так отчаянно захотелось, чтобы пахло не от замерзшей поверхности воды, которая даже и не шумела под тоненькой-тоненькой коркой льда, а солью океана. Чтобы волны бились о камни под ногами. И маяк. И мама.

И еще плакать. Она так давно не плакала. Даже от радости, что закончилась война. Даже когда умер отчим. Даже когда Юбер прошел мимо ее дома, направляясь к маяку.

Аньес вцепилась в кованую решетку перил. Втягивала носом воздух – часто-часто. Ее грудная клетка поднималась и опадала, а она приоткрыла рот, как уставшее животное, и вспоминала, заставляла себя вспоминать. Должна была вспомнить.

Однажды вечером, когда они с мужем ложились спать, в их квартиру, в ту самую квартиру, которую сейчас среди ночи она должна была вернуться, позвонили. Отворила горничная, пока Марсель помогал ей надеть халат на сорочку. И одевался сам, на ходу продолжая ее, всполошившуюся, успокаивать, что, должно быть, это кто-то из соседей или, возможно, приехал его двоюродный братец Лоран, которого ожидали со дня на день из плена, куда он угодил в самом начале войны. Да, они хлопотали о нем. Долго и усердно. Даже не понимая, что в плену было менее опасно, чем им, на свободе.

Аньес хорошо помнила руки Марселя в тот момент, когда она сводил полы ее одежды и завязывал на ней пояс. Они способны были унять ее страхи, эти руки, если бы хоть немного меньше... цеплялись. За нее. Несмотря на его слова, несмотря ни на что. Паника, оказывается, может выглядеть настолько тихой, что ее и не заметишь. Только вот эти его пальцы, вцепившиеся в ткань… Золотисто-смуглые, с ровными ногтями… холеные пальцы.