В знак признательности, осторожно обойдя дорогое имя, Борис Владимирович написал докладную о явном сионисте и космополите профессоре Рабиновиче. Внес личную патриотическую лепту в начавшийся из-за заговора врачей сыр-бор. А нечего было молодящемуся сластолюбцу корчить из себя равного Роберту Иосифовичу. Не имелось ему равных, и Борис Владимирович не пытался догнать. Гения не догонишь. Правда, одолевали порой сомнения насчет пятой графы Роберта Иосифовича. Судя по редкой, нигде не встречавшейся фамилии, был он немец. Или еврей. Похожие же у немцев и ашкеназов фамилии. Картавил к тому же подозрительно, букву «р» произносил, как бы смачивая для мягкости, с булькающей трелью. В бытность первого года адъютантской службы Борис Владимирович заглянул в его паспорт и с удивлением прочел: русский. Пришло на ум, что отчество Роберту Иосифовичу дали в какой-нибудь детской коммуне в знак уважения Сталину, ведь ни одного родственника вокруг ученого не наблюдалось. Маманька Варвара Ниловна вон тоже пожаловала Бориса Владимировича именем сгинувшего актеришки из периферийного театра… Но по летам не выходило. Когда Роберт Иосифович родился, Иосиф Джугашвили носил партийную кличку Коба и Сталиным еще не был. Ученый как-то обмолвился: имя его отца на самом деле не Иосиф, а Йозеф, что все равно загадки генезиса не раскрыло.

В печалях об утраченном кумире Борис Владимирович посетил архивы. Нашел упоминание об однофамильце Роберта Иосифовича, мейстере по корабельному розмыслу. И всё. Понемногу уверился: хозяин за рубежом. Нужны же и там стране ученые агенты, тем паче что Роберт Иосифович знал в языках. Читал на иврите, хотя к евреям (возможно, к собственным предкам, всякое же бывает, у самого Гитлера, говорят, нечисто было в родне) относился с предубеждением. Не без антропологических оснований, безусловно. Так оценивал лукавую иудейскую натуру незабвенный Роберт Иосифович: «Недаром еврейский народ прошел многовековой огнь, воду и медные трубы. Мотай на ус, Борька: все крупные эксцессы вызревают в передовых фарисейских головах с целью мирового господства. Войны и революции полезны как для узурпации власти в мире, так и для избавления от собственного балласта. Есть доказательства, что известные еврейские ученые, писатели, представители искусств были кем-то почему-то в войну спасены, вывезены в безопасные места. Погибла масса ассимилированных, потерявших веру, забывших язык, обряды, колена…»

К сожалению Бориса Владимировича, после «дела врачей» ожидаемый грандиозный погром приостановился. Но работы было много. Родине все так же не давали покоя изменники, шпионы, диверсанты. Потом перестало биться сердце председателя Совмина и т. д. товарища Сталина. Сразу же провели заседание большого пленума, где снова приняли решение объединить два сопричастных министерства в одно… и снежный ком внезапных перемен, набирая скорость, покатился под горку. В круговерти интриг, подстав, предательств на советский олимп взошел Хрущев. Во внутренних кругах началась жестокая чистка, опальные руководители потянули за собой прицепы сподвижников. Могучая кучка партии, вся дрожа от нетерпения полновластия, уселась на развороченный муравейник МВД, как слониха, а ни Ежова, ни Берии, недавно назначенного министром и зампредом Совмина, там уже духу не было. Партийная номенклатура взяла верх, низвела имперские функции главных органов до охранно-милицейских. Комитет ГБ образовался при Совмине, и Борис Владимирович едва удержался на мелком плаву. Маленький, легкий, щепка в человеческом море – щепки всегда летят при строительстве новой власти…

Снизилась зарплата, пропали некоторые привилегии и надежда на обещанную ведомственную дачу по Калужскому шоссе, но свежая, мощная волна борьбы с криминальным элементом совпала с радостными для Бориса Владимировича хозяйственными хлопотами. К той поре ему повезло приобрести симпатичный домик в Мамонтовке. Ездил туда с неизменной приятностью, переигрывая в уме мелкие поражения, по сути, никчемные, приближающие физическое и духовное блаженство одиночества, к которому стремился на фоне надоевших преступлений и наказаний.

Доигрались расхитители народного имущества – получили вышку в законе, а Борис Владимирович в это время как раз завладел четырьмя сотками, а на них ягодным садиком и грядками. Куда больше одинокому человеку? Утвердили ту же меру наказания взяточникам и фальшивомонетчикам – дачник устраивал гнездышко и, удивляясь себе, с ласковыми воспоминаниями о маманьке Варваре Ниловне сажал-растил яблони. Суд над тремя валютчиками кончился расстрелом – ему удалось выпросить списанный в конторе шкаф, подремонтировал стол, стулья. Хрущевское правительство повысило цены на молоко, мясо и масло – Борис Владимирович прикрепил к стене напротив нового дивана репродукцию из журнала в красивой рамке – фрагмент скульптуры «Давид» Микеланджело. В городской квартире такая же картинка висела.

Познакомился с соседом, сообщил ему уклончиво, без подробностей, что преподает в институте… Накаркал. Бурное недовольство ростом цен началось на следующий же день. Из магазинов испарилось молоко, покупательская паника нарастала. Борис Владимирович отслеживал с горкомовцами обстановку у студенческих общежитий. Восстановилась статья 70 УК РСФСР, преследующая антинародный элемент, и успешно подавленные волнения завершились для Бориса Владимировича печально. Главный вызвал и торжественно известил: «Партия решила поручить вам, товарищ Блохин, ответственнейшее дело – воспитание будущих поколений. Историю права вы хорошо знаете, институт идеологический. Станете парторгом, бюро там небольшое, но крепкое, выборы вот-вот. Райком уже утвердил вашу кандидатуру. Дело за малым…»

Называется – без меня меня женили. А еще лучше: мавр сделал свое дело, мавр может… Ничего он уже не мог. Не сумел приспособиться к новой гвардии, пришедшей взамен расколотой старой. Эта набранная из партийно-комсомольских работников каста – наглая, молодая, несытая, проникнутая чужим въедчивым духом, не чаяла от него избавиться. При всем том Борис Владимирович благодарил судьбу за то, что новоиспеченное руководство не пожелало пачкать руки в залежалой пыли давних бумаг и склок, поленилось отомкнуть ржавые секретные замки, или побоялось. Мало ли какие выпрыгнут монстры… Легче употребить слегка подтухший, но вполне пристойный на вид продукт увядшей эпохи, поместив его где-нибудь с краю.

…Да, вполне пристойный. С годами облик Бориса Владимировича претерпел занятную мутацию. Не хна и басма, не унизительные кремы сравняли вечного старика со сверстниками. Возраст – вот что оказалось сильнее косметических средств. Бреясь, Борис Владимирович теперь смотрел на себя в зеркало без омерзения: лицо как лицо, лоб высокий, нос патрицианский, подбородок твердый, а морщины, говорят, красят мужчину. Осанка под стать двадцатилетнему, плечи накачаны, торс гибок, ни складки жира… Не красавец, но и не урод. Словно время вспять пошло, и помолодел.

Самым невероятным открытием стали глаза. Те же резкие, светлые, цвета выстуженного булата, они, наверное, всегда обладали свойством, о котором Борис Владимирович не знал. Случайно брошенный им со стороны взгляд в зеркало примерз к отражению – так любознательное дитя пристывает зимой языком к железу. Стальные глаза обжигали яростным холодом. Его очи, прекрасные, как оружие. Весь вечер посвятил Борис Владимирович «стрельбе» из этих двух дул. Учился пользоваться взглядом в неведомых прежде возможностях.