Девушки задолго готовились к празднику, а на представление опоздали. Кто-то надоумил Ларису намочить накрученные на папильотки волосы сладким чаем, так кудри якобы дольше держатся. Лариса привыкла все делать с перевыполнением и полила голову сиропом, в результате чего бумажки прилипли к волосам намертво. Оживлять прическу пришлось вместе, и прибежали только к окончанию, когда веселых и находчивых хвалил декан. Они, по его словам, с блеском разоблачили гадально-колядную рождественскую мистику, возмутительную с точки зрения современности и атеизма. Декан выразил надежду, что с помощью выпускников института языческие и религиозные пережитки в скором времени отойдут в прошлое. Потом был объявлен небольшой перерыв для подготовки к маскараду и танцам под живую музыку.

Середину праздничного зала занимала елка, увешанная гирляндами и разноцветными конвертиками новогодних пожеланий. На маленькую угловую сцену с приготовленным пианино вышел Юрий с акустической гитарой, вслед за ним – молодые люди физкультурного сложения в Ларисином «геологическом» вкусе: тромбон, кларнет, клавишник и ударные. Блюзовые темы ненавязчиво сменялись вариациями танго, за вальсами взрывался фейерверк быстрой танцевальной музыки. Андрей без всякого стеснения сообщил девчонкам, что музыканты исполняют репертуар, обкатанный на ресторанных заказах. Не «чистый» джаз, а композиции, состоящие из фрагментов разных мелодий вперемежку с джазовыми. Публика быстро распалилась и с упоением отплясывала под это попурри.

Зеркало в гардеробной необычайно польстило Изе. Юбку «татьянку» она сшила сама и накрахмалила для пышности. Лариса одолжила красивый пояс. Туфли цвета беж летали по залу с Золушкиной легкостью и задором, парни приглашали Изу наперебой. Она старалась не вспоминать выпускной вечер и бережные, сильные руки Гришки. Немножко жалела, что не сохранила его записку с признанием в любви.

Андрей оттанцевал с Ниночкой Песковской вальс-бостон и, гордый успехом Юриного ансамбля, похвастал, что музыка понравилась «кафедре».

– Ксюша где? – хватилась Иза. Поискала поверх голов, не нашла и усовестилась. Они тут скачут-прыгают, а одинокая Ксюша ушла! Перед вечером жаловалась, что ее чулочные резинки ослабли. Потому, верно, и не танцевала, боясь, как бы не спустились новые шелковые чулки.

– Да вон же ваша подружка, у окна стоит, – показал Андрей.

Толпа притерла Ксюшу к стене между сценой и окном в бумажных снежинках. Корона свернутых над головой кос – предмет Ларисиного горестного восхищения – золотилась в мельтешащей глубине лиц и масок.

Продираясь сквозь плясовой вихрь к Ксюше, Иза ощутила затылком холодок чьего-то прицельного взгляда. Обернулась, и ее синие глаза схлестнулись с дымно-льдистыми. Человек в темно-зеленой шляпе с плюмажем с откровенной неприязнью смотрел на Изу через прорези широких карнавальных очков. Из-под велюровых полей шляпы белели треугольники коротких баков, очки прятали почти половину бледного лица. Мужчина, вероятно, полагал, что они скрывают и выражение его глаз.

Секретарь парторганизации института Борис Владимирович Блохин преподавал у старшекурсников историю советского права. Это он летом в приемной комиссии задал Изе неприятный вопрос о родителях. Голос у парторга был тусклый, губы извивались, как два дождевых червяка…

– Добрый вечер, – растерянно поприветствовала Иза.

– Добрый, добрый, – усмехнулся Борис Владимирович, поигрывая рукоятью спортивной рапиры (с тем же успехом, без голосовых модуляций, он мог бы сказать «злой, злой»). Щеки раздвинулись в светской улыбке. – Чудесная мелодия, не правда ли? Если не ошибаюсь, мотивы «Чу-чи». Слышали «Поезд на Чаттанугу»? Музыка из старого трофейного фильма «Серенада солнечной долины». Да-а, в свое время оркестр Гленна Миллера гремел по всему миру…

Странно настораживающим показалось Изе благодушие парторга. И к чему вдруг этот школьный мушкетерский маскарад? Борис Владимирович боролся с любой разновидностью антисоветчины, поэтому удивила и его джазовая осведомленность. Блохин, должно быть, хорошо изучал потенциальных неприятелей, чтобы победить наверняка… Но какого врага он нашел в обычной студентке Изе Готлиб?

«Мушкетер» изящным жестом приподнял шляпу, отдавая дань любезности застывшей возле него девушке. Позволил удалиться, что она и сделала с той прытью, какую сочла приличной, торопясь скрыться в толпе. Спину жгла двустволка целенаправленной стужи.

«Мал Блошка, да кусает больно», – недаром ходила о нем такая поговорка. Гуляли слухи, будто ректор не вправе был решать крупные вопросы без согласования с Борисом Владимировичем. Подпись Блохина стояла на всех важных институтских документах. За моральным обликом преподавателей и студентов он следил с ревностностью отдельно взятого товарищеского суда. Особому его контролю подвергался факультет культпросветработы. Партийное руководство по любому поводу вмешивалось в воспитание будущих пропагандистов… Над тем, почему взгляд парторга померещился Изе командой «Пли!», еще предстояло поразмышлять, но настроение было испорчено. Она пробралась к Ксюше.

– Сейчас что-то интересное будет, – сказала Ксюша и, точно по ее заказу, начался знакомый проигрыш.

– Куба – любовь моя! Остров зари багровой! – бурно возликовал зал, хлопая в ладоши в унисон маршевому ритму. – Песня летит, над планетой звеня: Куба – любовь моя!

В шуме аплодисментов, топота и свиста на сцену взошел еще один музыкант. Юрий провозгласил имя саксофониста, чей выход приберег напоследок:

– Патрик Кэролайн, Гавана – Куба!

Народ с новой силой зарукоплескал Патрику, Острову свободы, команданте Фиделю Кастро и революционеру Че. Все недавно переживали из-за Карибского кризиса, который чуть не спровоцировал войну.

Кто-то в зале выкрикнул девиз кубинских коммунистов: «Родина или смерть!» Если до того в уме у некоторых, возможно, вертелась небезызвестная фраза: «Сегодня он играет джаз, а завтра Родину продаст», на этом интернациональном фоне она стала неуместной и даже предосудительной. В Советском Союзе, как поется в «Песне о Родине» Лебедева-Кумача, нет «ни черных, ни цветных». И для «белых» нет ничего отдельного – ни улиц, ни вузов, ни сцен. Здесь всё – для всех. Представитель афроамериканской музыки был волен играть джаз с полным правом.

Гость поклонился залу. В полутьме качнулся сахарный полумесяц и растаял, как улыбка Чеширского кота. Губы сжали мундштук, инструмент вздохнул и задышал музыкой. Вначале Патрик перебирал мелодии медленных песен. Томное их звучание окутывало зал бархатистым теплом без намека на саксофонную резкость. А чуть погодя, как табачный дым из огромной курительной трубки, выдулись густые и терпкие кольца, трели и джазовый смех…

Негры в Москве встречались часто. Они казались Изе неразличимыми, у всех были черные либо кофейного цвета лица, глаза чуть навыкате и рекламные зубы. Но в Патрике Иза сразу признала первого темнокожего человека, которого увидела в поезде метро. Он был каштановый, «каурый» – симпатичной лошадиной масти.

– Ты его помнишь? – дернула она подругу за рукав кофточки.