А на Марину снова накатила тоска. Но она понимала, что может сколько угодно ходить по психотерапевтам, посещать какую-нибудь группу поддержки, бегать в гости к приятельницам и подружкам, но никто ей не поможет, если она сама внутри себя не проведет необходимую работу. Когда чувства вины и одиночества на–двигались на нее девятым валом, она говорила себе о том, что сотни женщин вообще не выходят замуж и не имеют детей, а еще тысячи женщин живут одни, потому что либо стали вдовами, либо развелись, а их дети, так же как ее Алена, начали самостоятельную жизнь. И это правильно, и это нормально. Она также понимала, что природа творчества прихотлива, и если она будет все время смотреть в одну точку и жалеть себя, несчастную, одинокую и оставленную всеми, то это отразится на тех зрительных образах, которыми, собственно, она зарабатывает на жизнь.

Она не ушла в себя, не занялась самокопанием. Она просто жила, зная, что это единственный способ примириться с жестокостью жизни и несовершенством людей.

Как-то вечером она задержалась в театре у Губермана, обсуждая с ним новый вариант оформления спектакля, который режиссер собирался везти на гастроли в Европу. Домой пришла поздно. Стоило ей только войти в квартиру, как раздался телефонный звонок. Она взяла трубку, но на конце провода долго молчали. Потом голос Аллы неуверенно спросил:

– Ты только что вернулась? Я звоню тебе весь вечер.

Впервые с памятного обеим ночного разговора Марина, услышав голос приятельницы, ответила во–просом:

– Что-то случилось? – И снова на том конце провода повисла тишина. Наконец Алла решилась:

– Я хотела узнать, как… Ипполит…

– Ипполит служит на границе.

– Марина, можно я ничего тебе объяснять не буду, но разреши мне хотя бы иногда тебе звонить? – В голосе Миссис Совершенство появились просительные нотки.

– Ты хочешь знать о Поле?

– Да, пожалуйста…

– Звони, если что-то будет, я тебе расскажу. Но ведь он пишет редко.

– Может быть, зайдешь как-нибудь?

– Пока не могу.

– Сердишься?

– Это не отражает действительности. Я не могу даже слышать твой голос! Алла, извини, я только что вошла и мне хочется чего-нибудь поесть. – И положила трубку.

На самом деле ее смутил какой-то странный звук, раздавшийся в комнате матери. Марина открыла дверь и увидела, что мать лежит на полу лицом вниз. Она бросилась к ней, перевернула – на нее смотрели бессмысленные глаза на перекошенном лице. Мать мычала. Марина попыталась ее поднять, но тело старой женщины, потерявшее управление, было слишком тяжелым. Она кинулась к телефону и вызвала «скорую».

Приехавший врач констатировал обширный инсульт, мать положили на носилки и погрузили в салон реанимационного автомобиля. Марина села рядом, держала мать за прохладную руку. Ни слов, ни сил, ни слез не было. В больнице мать сразу отправили в реанимационное отделение. Марина осталась сидеть на продавленном кожаном диване в небольшом фойе. Она тупо разглядывала трещину на противоположной стене и ждала появления дежурного доктора. Вот сейчас он выйдет и скажет, какие лекарства нужно купить, а какие у них есть. Но про нее как будто все забыли. Она вышла в общий коридор, оставив дверь открытой, на тот случай если ее будут искать. Побродила по темному коридору, снова вернулась в предбанник реанимации, потом за–глянула в помещение реанимационного отделения. В одной из палат горел яркий свет. Она скорее почувствовала, чем подумала, что мать там, и снова села на диван в предбаннике, и снова стала изучать трещину.

Под утро вышел врач, принимавший мать. Снял докторскую шапочку, положил ее в карман халата, спросил:

– Вас как зовут?

– Марина. Только это не важно. Как она? Ей легче?

– У вас с собой есть что-нибудь успокоительное?

– Так вы скажите, я куплю.

– Нет-нет, вы сами что-нибудь принимаете?

Она уже начала догадываться о том, что он ей скажет.

– Пойдемте со мной, – сказал кардиолог и, взяв ее сильной рукой за запястье, привел в ординаторскую, накапал в мензурку чего-то пахучего, дал ей выпить… – Марина, ваша мать ведь была очень больна. Мы сделали все, что можно, но сердце слишком слабое, мышца совершенно изношена.

– Она меня не звала?

– Она умерла, не приходя в сознание.

Марина не заплакала. Она просто застыла.

– У вас есть еще близкие родственники, которые бы могли вам помочь? Хотите, я им позвоню? – сочувственно предложил врач.

– Я могу ее забрать?

Он мягко положил руку ей на плечо:

– Вы сможете ее забрать, как только определитесь с днем похорон. Вы уверены, что вам не нужно кого-нибудь вызвать сюда?

Она ни в чем не была уверена, но звать – кого? Для чего? Чтобы поплакать и пожалеть себя и мать? Это можно сделать и в одиночку…

…Марина вернулась домой, погасила настольную лампу, с вечера горевшую в комнате матери, взяла на руки ее котов, села с ними в материно кресло, погладила… Она понимала, что от нее сейчас требуются какие-то действия, но не могла вспомнить какие. Наверное, об этом знает Юлия. Она, кажется, в прошлом году похоронила отца.

– Я сейчас приду, – сказала ей по телефону Юлия, – и все тебе расскажу.

Но рассказывать не стала, а сделала укол. Потом позвонила Татьяне. Потом пришел Гена. Втроем они организовали все, что полагается: заказали похоронные принадлежности, машину, дали объявление в газете, приготовили стол для поминок.

Марина, как робот, следовала их советам. Черное платье, черный платок. Зеркала, завешенные черным. Горсть земли на крышку гроба… Стопка водки и кусочек черного хлеба, и пустой стул, на котором всегда сидела мать, когда за большим столом собиралась вся семья или приходили гости… На поминки пришли многие, знавшие мать: ее бывшие студенты, коллеги и соседи во главе с Анфисой. Алена приехать не смогла.

Когда за последним соболезновавшим закрылась дверь, Марина осталась одна…

Она по-прежнему спасалась работой и от тоски, и от одиночества. И поскольку теперь ее не отвлекали проб–лемы ни дочери, ни лжезятя, ни ссоры с матерью, она могла сидеть над проектами столько, сколько считала нужным. Ее последние работы были оригинальны и удачны, а «сарафанное радио», которое действует лучше любой рекламы, приводило к ней все новых и новых заказчиков.

Марина напоминала себе врача, который выслушивает больного, ставит диагноз и назначает лечение. Так действовала и она. К ней обращались люди, которые хотели, чтобы у них были красивые и уютные квартиры, дачи или загородные дома и, наконец, офисы. Но ведь понятия о красоте у всех разные, так же как и ощущения комфортности. Одному нравятся небольшие замк–нутые пространства, другому – просторные, насыщенные светом и воздухом. Марина верила также и в то, что люди действуют и живут под влиянием тех чакр, которые у них либо наиболее развиты, или менее всего открыты. Значит, одному необходимо как можно чаще видеть желтый цвет, а другому – красный. Но в такие подробности своих рассуждений она заказчиков не посвящала. Ведь врач не сообщает больному во время операции о своих действиях.