– Гм, месье Анри, как я уже говорил, условия мирного договора – это дело наших дипломатов. Думаю, что Германия получит компенсацию за счет территорий соседей Франции. И, прежде всего, Бельгии. Впрочем, возможны и другие варианты. А сама Франция нас мало интересует. Вероятно, среди статей мирного договора будет и такая, в которой Франции запретят строить на границе с Германией укрепления, а пограничная территория будет демилитаризирована. Возможно, что Франции придется отдать в аренду Германии часть своих колоний. Главное же – мир, которого так ждут народы Европы.

– Я понимаю вас, герр Вальтер. Франция понесла страшные людские потери. На территориях, через которые прокатились боевые действия, разрушено все, что можно было разрушить. Продолжать войну – это для нас полная катастрофа. Даже если произойдет чудо и мы победим, то Франции уже никогда не быть великой державой. Мы неизбежно превратимся в колонию САСШ, которые станут гегемонами в Европе. Нашим странам стоит вспомнить слова, которые сказал в конце XVIII века французский дипломат Шарль-Морис Талейран. Он говорил: «Америка усиливается с каждым днем. Она превратится в огромную силу, и придет момент, когда перед лицом Европы она пожелает сказать свое слово в отношении наших дел и наложить на них свою руку. В тот день, когда Америка придет в Европу, мир и безопасность будут из нее надолго изгнаны».

– Вы правы, месье Анри. Перемирие, а затем и мирный договор должны быть подписаны как можно быстрее. Это спасение наших держав от порабощения их англосаксами. Мы должны прекратить эту войну, которая превратилась в кровавую мясорубку. Только в этом случае нам удастся остановить взаимное самоистребление. Или мир, или кровавый революционный хаос, которым поспешат воспользоваться наши враги и ваши нынешние союзники. Третьего не дано!

29 сентября 1918 года.

Петроград. Таврический дворец.

Кабинет председателя Совнаркома

– Товарищи, – пыхнув папиросой, произнес Сталин, – я собрал вас здесь потому, что, как мы ни надеялись на затягивание боевых действий на Западном фронте, кажется, дело там идет к концу. Подробнее вам доложит начальник нашей военной разведки генерал Потапов.

Генерал встал со своего места.

– Кхм, господа, то есть товарищи, – немного смущенно произнес он, – несколько дней назад наши агенты в Швейцарии зафиксировали факт тайной встречи германских и французских представителей. Собственно, переговорщиков подвела излишняя конспирация. Нашему человеку показалось странным, что в один прекрасный день с загородной виллы одного из владельцев банка «Швейцарский кредит» был удален весь персонал, включая поваров, садовников и даже сторожа при воротах. О чем там совещались германские и французские представители, и каковы были их полномочия, мы не знаем. Но факт заключается в том, что эта встреча состоялась, а значит, стороны ищут возможностей для сепаратного мирного соглашения…

– Ну как же так, товарищи, – вскочил со своего места Ленин, – товарищи Тамбовцев и Ларионов, если мы все сделаем по их рецептам, обещали нам, что война на Западном фронте затянется как минимум до двадцатого года и приведет к кровавой ничьей. И что мы видим, на дворе даже не октябрь месяц, а немцы и французы уже шушукаются о мире. Как это все понимать?

– Понимать это, товарищ Ленин, надо так, – ответил адмирал Ларионов, – все высвободившиеся резервы и полученные от нас ресурсы, которые давали немцам возможность вести длительную позиционную войну, они азартно вбухали в одну-единственную наступательную операцию. Результаты этой авантюры в политическом плане, конечно, потешили самолюбие кайзера Вильгельма, но в плане стратегии и даже тактики это был один сплошной провал, который и угробил преимущество, которое германская армия получила после выхода из войны Советской России и Италии и самоустранения с Западного фронта САСШ.

– Господин адмирал имеет в виду попытку германцев захватить Париж? – поинтересовался генерал Брусилов. – Париж – это действительно германский идефикс еще с четырнадцатого года. Мол, с его захватом Франция непременно капитулирует, а Британия, не в силах сражаться на суше в одиночку, выйдет из войны. И тогда вся германская армия обрушится всей мощью на Восточный фронт. Причем такие душераздирающие истории нам на допросах рассказывали не попавшие в плен немецкие офицеры, а австрияки, которые почти с самого начала не могли воевать без немецких костылей.

Правда, я не соглашусь с господином Ларионовым в том, что это был провал в области тактики. С этой точки зрения операция была организована блестяще, и германская армия с легкостью вошла в Париж, проскочив с ходу почти до самого его центра. А вот дальнейшие события обнажили всю стратегическую бессмысленность сего действа. Французское правительство перебралось в Орлеан, а в Париже Германия вместо легкой победы заполучила затяжную бойню, которая по масштабу потерь сумела превзойти Верден.

– Алексей Алексеевич, – произнес адмирал Ларионов, – говоря о тактическом провале, я имел в виду тактику уличных боев в крупном населенном пункте с многоэтажной долговременной застройкой, где каждый дом, по крайней мере их первый и второй этажи, имеющие толстые стены, был превращен в настоящую крепость.

Германская армия вломилась в Париж, словно таран, и застряла в нем, не в силах двинуться ни туда, ни сюда. Они не могут взять весь Париж целиком и вытеснить противника в чистое поле, потому что французы стоят насмерть. И они не могут оставить его и отойти на рубежи, удобные для обороны, потому что это было бы воспринято в Германии как поражение в войне и, скорее всего, приведет к революционному взрыву, который как минимум сметет монархию. Вильгельм это прекрасно понимает, поэтому приказывает своим солдатам закрепиться в руинах французской столицы и держаться, сколько хватит сил. Но и французам тоже там несладко, потому что к настоящему моменту несколько успешных германских прорывов и «парижская мясорубка» окончательно их обескровили. Только тут я, к сожалению, владею информацией в гораздо меньшем объеме.

– Виктор Сергеевич, вы правы и в отношении немцев, и в отношении французов, – кивнул генерал Потапов. – По данным нашей разведки, германская армия понесла огромные потери и истощена. В некоторых ротах солдат не наскрести и на полноценный взвод. Почти необученные призывники тысяча девятисотого года рождения попадают во фронтовые части и массово гибнут в первом же бою из-за отсутствия опыта и плохого физического состояния. Раненые не успевают долечиться, как их снова бросают во фронтовые части, испытывающие хронический некомплект людского состава.

Что же касается французов и англичан, то они попытались возместить свои потери за счет солдат, набранных в многочисленных колониях. И если на первых порах это срабатывало, то теперь, когда армии Антанты более чем наполовину состоят из колониальных частей, ситуация с дисциплиной ухудшается с каждым днем, потому что это разноплеменное воинство желает воевать еще меньше, чем европейцы, смертельно уставшие от затяжной войны. Сейчас эта разноязыкая человеческая масса все хуже и хуже подчиняется своим командирам, и все больше и больше – самым низменным инстинктам. Причем на территории самой Британии таких колониальных частей нет. Все они, и британские, и французские, находятся на территории Франции, и от их действий мирное французское население страдает ничуть не меньше, чем от зверств германских гренадер.