Кажется, он переборщил с двусмысленными намеками: большой монах нахмурился и внимательно вгляделся в собеседника.

— Рад слышать, брат мой, — ответил он с сомнением в голосе, — но позвольте и мне кое о чем вас спросить. Мне известно, как близко к сердцу принимаете вы наши поиски, как много сил в них вкладываете, понимаю, что в этом есть и доля моей вины, но в чем состоит ваше призвание? Я хочу сказать… Считаете ли вы, что жизнь в аскезе будет удовлетворять вас и тогда, когда мы наконец найдем истину, к которой стремимся?

На Бенжамена этот вопрос подействовал как холодный душ. До сих пор он веселился от души. День прошел великолепно, был исполнен эмоций, интриг и удовольствия, как вдруг его компаньон бросил ему в лицо этот проклятый вопрос. Он так старался не думать об этом, что ему почти удалось забыть. Молодой человек с трудом выдавил из себя улыбку, полную досады. Он так радовался, собираясь застать собеседника врасплох, и вдруг такое!.. Надо было признать, что он попался первым. Юноша решил, что не стоит обижаться на большого монаха. Тот был прав: нельзя было забывать о главном, ради чего он оказался в обители.

Заметив, как потемнело лицо послушника, брат Бенедикт попытался извиниться:

— Я понимаю, что лезу куда не следует. Простите, брат мой, это меня не касается.

— Нет-нет, — перебил его Бенжамен, — не стоит так думать. Я даже рад, что вы задали этот вопрос. Мой духовный отец не смог бы этого сделать! Просто вы застали меня врасплох. Не скрою, я сам часто думал об этом, особенно поначалу, когда осознал, какое место в моей жизни стала занимать наша тайна. Но правда заключается в том, что в последнее время я старался отложить решение… на потом. Хочу быть с вами откровенным, хотя, быть может, мои объяснения покажутся вам весьма расплывчатыми. Когда я пришел в монастырь, меня занимало и терзало — я не преувеличиваю — множество экзистенциальных проблем. Я страдал умственным параличом, если хотите. Мне казалось, что для того, чтобы окончательно освободиться от этого груза, не хватит и целой жизни, проведенной в монастыре. Но для меня это был единственно возможный способ смягчить боль, единственная надежда обрести когда-нибудь спокойствие и безмятежность. Вот какие эгоистические чувства руководили мной на самом деле. Не Господь призвал меня к себе, я сам пришел сюда просить Его о помощи. Он был моим последним шансом. А потом, едва обосновавшись здесь, я наткнулся на тайну. Она стала для меня чудодейственным лекарством, освобождением. С каждым днем проблемы, которые я считал неодолимыми, исчезали одна за другой. Просто я обрел цель. И теперь, если завтра мы достигнем ее, не знаю, что будет со мной. Конечно, в жизни образуется пустота, но говорят, что природа не терпит пустоты! Может быть, я снова начну духовные поиски, чтобы утишить возрождающуюся боль, но, возможно, я отправлюсь на поиски других приключений. Что бы ни случилось, эта тайна сослужила мне хорошую службу, изменила меня, потому что я даже не представлял, что жизнь может быть настолько полной. Раньше я пассивно ожидал, что мне все объяснят, что смысл жизни явится сам собой. А теперь мне кажется, что надо самому ставить себе цели, придавать осмысленность своему существованию.

После долгого молчания брат Бенедикт кивнул:

— Благодарю вас за искренность, мой мальчик. Будьте уверены, если мы сможем завершить наш труд, я хочу сказать… в день, когда образуется большая пустота, каков бы ни был ваш выбор, вы можете рассчитывать на меня, на то, что я помогу вам начать все сначала. Признаюсь, вы удивили меня своей исповедью больше, чем я вас своим вопросом. Я приписывал вашу увлеченность этой историей вашей молодости. Я и не подозревал, что она играет в вашей жизни такую важную роль.

— Но вам предстоит узнать кое-что еще более удивительное, брат мой! — торопливо ответил Бенжамен, стараясь как можно скорее закрыть тему и перейти к повестке дня.

Он открыл ящик, вытащил из него аккуратно исписанный с двух сторон лист бумаги и положил его на стол перед монахом.

— Это вам, — просто сказал он. — Подарок! День, когда образуется большая пустота, как вы выразились, все ближе и ближе.

Бенжамен был вознагражден: брат Бенедикт удивленно замер, широко раскрыв глаза от восхищения.

Он мельком взглянул на листок для того только, чтобы убедиться, что это и в самом деле, возможно, недостающая часть истории.

— Ведь это…

— Именно! — скромно подтвердил Бенжамен.

— Вы нашли это сегодня?

— Текст еще тепленький, только что от переводчика! Я действительно совершенно случайно обнаружил его сегодня после обеда.

И Бенжамен все рассказал своему сообщнику.

— Ну же, читайте, прошу вас, — закончил он свое повествование. — Вам понравится, хотя стиль не так уж и хорош. Вы были правы, это действительно рука брата Шарля. У меня есть неопровержимые доказательства. Но наш счетовод, кажется, не в ладах с прошедшим временем глаголов: почти все повествование ведет в настоящем времени. И все тот же средний род для обозначения обвиняемого, так что вопрос остается открытым.

Брат Бенедикт уже опустил было взгляд, собираясь начать читать, но вдруг спохватился:

— Вот как? Он так и не назвал имени казненного?

— Говорю вам, читайте! Сами увидите…

— «Душа моя, ты мой свидетель, — начал монах тихим голосом. — Нас всех поднимают с постели, и мы спускаемся в крипту. Аббат говорит, все очень серьезно. В стенах обители обнаружен посторонний. Это тлетворное создание, порождение сатаны, похититель душ. В звенящей тишине Амори предъявляет нам своего пленника. Ужасно! Господи, сделай так, чтобы все это было сном, и разбуди меня поскорее! Но придется пережить этот кошмар. Почему оно здесь? Кто сделал с ним такое? У него нет волос, но я знаю это лицо; я всегда помню его и узнаю среди сотен других. Такого не может быть! Лукавый смущает мой разум; этот образ умер много лет назад. Я это знаю, но кто еще здесь может знать? И все же оно здесь, передо мной, связанное, распростертое на полу у наших ног, и я вижу его яснее, чем в тот последний раз. Неужели это не сон? Амори вопит, наносит удары. Дом Господень осквернен. Он поворачивается к нам, глаза его мечут молнии. Он требует смерти для демона и его сообщника. Якобы этого требует Бог! Что может знать этот дикарь о воле Божией? А брата Лорана среди нас нет. Его отсутствие доказывает его вину. Где он? Что он натворил? Это не мог быть он. И де Карлюс подчиняется, хуже — он требует суда. Что сталось с ним? И с ним тоже? А что подумают остальные? Они не знают, а я ничего не могу им сказать. Сжальтесь, братья мои, сжальтесь!

Нам раздают камни, приносят урну. Мне кажется, я теряю сознание: десять черных шаров и только один белый — мой. Бешеные псы. Но я не проявлю слабости, у меня есть преимущество. Смотри, им уже страшно, они следят друг за другом, ищут того, кто положил белый камень, но только я знаю, кто он. Амори выносит приговор: смерть. Она кажется ему слишком мягким наказанием за совершенное преступление: это существо — исчадие ада, и, клянусь, оно должно умереть в лапах своего хозяина, быть похороненным заживо, замурованным в алькове дьявола. Я слышу, как он сулит жертве долгие муки до тех пор, пока тот не назовет имя своего сообщника. Этого он хочет, пожалуй, больше всего на свете. Три дня… Он будет замуровывать проем три дня. Он торжествует.