В комнате стоял шератоновский письменный стол и кресла и пара современных причудливых некрашеных столов от Марка Боддингтона. Все было выдержано в серо-голубых тонах, спокойных и мягких. Единственной чужеродной вещью был старый игральный автомат, работающий по жетонам.

Кевин Миллс направился прямиком к нему, как и все прочие посетители.

На полу всегда валялось несколько жетонов, при том что рядом на столе их была целая ваза. Кевин подобрал один с ковра, сунул его в щель и дернул за ручку. Колеса застучали и завертелись. Ему выпало две вишенки и лимон. Он взял еще один жетон и попробовал опять.

— А что срывает банк? — спросил он, получив апельсин, демона и банан.

— Три лошади с наездниками, прыгающие через барьер.

Он коротко глянул на меня.

— Обычно звенят колокольчики, — сказал я. — Это было скучно, и я это изменил.

— А когда-нибудь выпадали три лошади?

Я кивнул.

— Весь пол засыпало жетонами.

Машина была сродни наркотику. Это был мой эквивалент кушетки психоаналитика. На протяжении всего нашего разговора Кевин играл, но добился только двух лошадей и груши.

— Суд начался, Сид, — сказал он. — Так что давай нам новости.

— Суд начался только формально. Я не могу тебе ничего сказать. Когда кончится отсрочка, можешь прийти в суд и послушать.

— Это не эксклюзив, — пожаловался он.

— Ты прекрасно знаешь, что я не могу тебе ничего сказать.

— Я дал тебе начало всей этой истории.

— Я искал тебя, — сказал я. — Почему «Памп» прекратила помогать владельцам лошадей и вместо этого нацелилась на меня?

Он сосредоточился на автомате. Два банана и ежевика.

— Почему? — спросил я.

— Политика.

— Чья политика?

— Публика хочет разоблачений.

— Да, но...

— Послушай, Сид, сверху нам спустили указание. И не спрашивай, кто там наверху, — я все равно не знаю. Никому из нас это не нравится. Но у нас есть выбор — следовать общей политике или идти куда-нибудь еще, где мы придемся ко двору. А ты знаешь, где это? Я работаю в «Памп», потому что это хорошая газета и статьи в ней в целом приличные. Да, рушатся репутации. Как я уже сказал, это то, чего хочет миссис Публика. А мы получили заявку типа «навалиться посильнее на Сида Холли». Я делал это без сомнений, поскольку ты мне ничего не говорил.

Он все это время азартно играл.

— А Индия Кэткарт? — спросил я. Он дернул за рычаг и стал ждать, когда два лимона и прыгающая лошадь выстроятся в ряд.

— Индия... — медленно протянул он. — По некоторым причинам она не хотела тебя травить. Она сказала, что приятно пообедала с тобой и что ты человек спокойный и мягкий. Мягкий! Я вас спрашиваю! Для той первой большой статьи ее редактору пришлось выжимать из нее яд по каплям. В конце концов он сам написал большую часть вместо нее. На следующий день она была в ярости, когда прочитала, но все уже пошло в номер, так что она ничего не могла поделать.

Я обрадовался куда больше, чем ожидал, но не собирался показывать это перед Кевином.

— А как насчет выпадов, которые повторяются каждую неделю? — спросил я.

— Полагаю, она следует общей политике. Как я уже сказал, ей надо есть.

— Это политика Джорджа Годбара?

— Самого большого белого вождя? Да, можно сказать, что за главным редактором газеты остается последнее слово.

— А лорд Тилпит?

Он удивленно посмотрел на меня. Автомат выдал две груши и лимон.

— Он не из тех владельцев газет, которые сами всем занимаются. Не Бивербук и не Хармсворт. Мы мало о нем знаем.

— Определяет ли он политику Джорджа Годбара?

— Возможно. — Лошадь, демон и вишенка. — И почему я допускаю, что ты берешь у меня интервью, когда должно быть наоборот?

— Что ты знаешь об Оуэне Клиффе Йоркшире?

— Все сволочи. Кто это?

— Весьма похоже, что приятель лорда Тилпита.

— Сид, я делаю свое дело. Изнасилования, убийства, задушенные во сне старухи. Я не кусаю руку, которая выписывает мне чеки.

Он разочарованно стукнул по автомату.

— Чертова штука ненавидит меня.

— У нее нет души, — сказал я. Пластиковыми пальцами я пропихнул в щель жетон и дернул за рычаг. Три лошади. Фонтан любви. Жизнь любит пошутить.

Кевин Миллс с брюшком, усами и дурным настроением вернулся к своей пишущей машинке, а я снова позвонил Норману и представился Джоном Полем Джонсом.

— Мои коллеги теперь считают, что Джон Поль Джонс — стукач, — сказал он.

— Отлично.

— Что у вас на этот раз?

— У вас остался еще тот конский корм, который я подобрал на пастбище Бетти Брэккен, и тот, который мы взяли из «Лендровера»?

— Да. И как вам известно, он идентичен по составу. — Тогда не могли бы вы выяснить, не продукция ли это «Топлайн фудс лимитед» из Фродшема в Чешире?

После короткого молчания он осторожно сказал:

— Это можно сделать, но неужели это необходимо?

— Если вы дадите мне немного этого корма, я могу сделать это сам.

— Дать не могу. Он весь взвешен и запакован.

— Черт.

А ведь я мог спрятать несколько кусочков в карман. Что за непростительная беспечность.

— Какая разница, откуда он? — спросил Норман.

— Ну... Вы говорили мне, что думаете, будто за кулисами маячат какие-то крупные фигуры? Ну так меня попросили их найти. — Господи... Кто вас просил?

— Не могу сказать. Сохранение тайны клиента и все такое.

— Это Арчи Кирк?

— Не так далеко, насколько мне известно.

— Ха! — неуверенно произнес он. — Я постараюсь. Если вы принесете мне немного корма, произведенного «Топлайн», я посмотрю, можно ли установить его идентичность с нашими образцами. Это все, что я могу сделать.

— Спасибо. Я привезу вам корм «Топлайн», но он, возможно, не совпадет с вашим.

— Почему?

— Гранулы — их состав меняется в зависимости от того, когда их произвели. Каждая партия должна иметь свои особенности, как говорят.

Он хорошо понимал, что я имею в виду, поскольку анализ ингредиентов может выявить их происхождение так же надежно, как нарезы на пуле.

— Кто навел вас на «Топлайн фудс»? — спросил Норман.

— Мой клиент.

— Сволочь ваш клиент. Скажите мне, кто он. — Я не ответил, и он тяжело вздохнул. — Ну ладно. Сейчас вы мне сказать не можете. Ненавижу детективов-любителей. Я дам вам кусок этой грязной тряпки из Нортгемптона.