Иэн бросил рюкзак на пол в моей примерочной кабинке, и мы договорились встретиться через десять минут.

Я примерила вещи, все выбранные мною рубашки были с длинным рукавом и похожи друг на друга, различались они только цветами: красная, синяя, черная и зеленая. В зеркале я заметила, что сыпь на ногах проходит. Я провела ладонями по задней поверхности ног и обнаружила, что на ощупь кожа тоже стала лучше — не такая горячая, и шершавая корка почти совсем сошла. Значит, дело было все-таки в библиотечном стуле. Если удастся вернуться в Ганнибал целой и невредимой, обязательно расскажу об этом доктору Чен. И сама себе куплю новый стул — или большой гимнастический мяч.

А с лицом у меня, наоборот, творился настоящий кошмар: прыщи на нервной почве, под глазами — темные круги, губы сухие и шелушатся. Наверное, именно поэтому в оранжевом пуховике я сразу стала похожа на заключенную женской колонии. Я смотрела в зеркало и пыталась свыкнуться с новым образом, мысленно дополнив его наручниками и кандалами. Когда я наконец сняла пальто, оно уже казалось мне родным, и я решила, что куплю его, хотя оно мне не очень-то и нравится. Я всегда именно так покупала себе одежду. Если, надев какую-то вещь, я думала, что она была у меня всегда, я обязательно ее покупала. Теперь я поняла, что и в похищении детей придерживаюсь того же принципа.

Внезапно у меня потемнело в глазах — от всех этих флуоресцентных ламп и из-за тесноты и духоты в примерочной. Я опустилась на скамеечку и уронила голову между колен. Рядом на полу лежал раздувшийся рюкзак Иэна, набитый необходимыми принадлежностями беглеца. Палочка от разобранной котомки торчала из основного отделения и не позволяла молнии закрыться полностью. Я ждала, пока кровь прильет обратно к голове, и от нечего делать расстегнула рюкзак и порылась в его верхнем слое. Фланелевая рубашка, сборник кроссвордов, три пары сложенных в комочки носков, футляр для зубной пластины. И по обеим сторонам футляра — домашний телефон Иэна, выведенный фиолетовым маркером.

Думаю, я немедленно принялась действовать во многом из-за того, что хотела доказать себе, что поступила бы так давным-давно, если бы только у меня был телефонный номер Дрейков. Это было частью легенды, которую я рассказывала самой себе, чтобы уснуть ночью. Я высунула голову из кабинки — убедиться, что Иэн не стоит где-нибудь поблизости, выхватила из сумочки телефон и как можно быстрее набрала номер. Но, еще не дождавшись соединения, успела сообразить, что звоню с собственного мобильного, по которому полиции ничего не стоит меня обнаружить, и к тому же я понятия не имею, что бы такого сказать Дрейкам, чтобы окончательно не испортить дело, или не огорчить их до смерти, или не оказаться в окружении полиции в ближайшие пятнадцать минут. Я нажала отбой с такой силой, что чуть не сломала большой палец. Убрав телефон в сумочку, я нашла там ручку и переписала номер с футляра на заднюю обложку чековой книжки. Если у меня будет несколько часов на размышление и если в Америке еще остался хоть один телефон-автомат, я наверняка сумею что-нибудь придумать.

Я запихнула футляр от зубной пластины обратно в рюкзак и встала, чтобы рассмотреть в зеркале красное платье. Глядя на свое отражение, я старалась успокоить дыхание и замедлить бешеный пульс. Я повертела бедрами, и юбка взлетела пышным воланом.

В итоге я купила и платье, и все остальное. Возможно, я чувствовала себя богатой. Когда мы с Иэном шли к кассе, я чуть не пошутила вслух, что платье мне пригодится, если вдруг понадобится заняться проституцией. Я вовремя вспомнила, что ему десять.

Вернувшись к машине, мы застали Гленна за курением сигареты — очевидно, третьей подряд.

— Разве это не нарушение закона? — спросил меня Иэн.

— Что? Курение? Нет, — ответила я.

Он быстро помахал рукой у себя перед лицом и, забираясь в машину, задержал дыхание.

Я не курила с университета, но в ту минуту запах дыма казался мне таким сладким, легким и похожим на аромат апельсина, что мне нестерпимо захотелось прижаться губами к противоположному концу сигареты Гленна и вдохнуть в себя пламя, табачные листья и все остальное.

Но вместо этого я вслед за Иэном села в машину и стала терпеливо ждать, пока Гленн докурит. Какая удивительная ответственность, подумала я о самой себе. И вдруг осознала, что, если мне так и не удастся избавиться от Иэна, то впереди меня ждет еще восемь лет вот такой жизни — жизни ответственной одинокой мамаши, которая отказывает себе во всем ради благополучия ребенка. Мне захотелось курить еще нестерпимее.

В машине Гленн рассказал мне историю о приглашенном дирижере, с которым он работал в Чикаго. Это был девяностолетний старик, и за сценой на всякий случай все время стоял дорожный дефибриллятор, и каждый раз, ударяя в басовый барабан, Гленн боялся, что старичок вот-вот отбросит коньки.

— Слушай, это было просто охренительно страшно! — сообщил он.

Я бросила на него многозначительный взгляд.

— Да ладно, парень небось уже слышал это слово, правда, Джоуи? Тебе сколько лет — семь? Восемь?

— Семь, — ответил Иэн.

Я посмотрела в зеркало заднего вида. Он сидел с самым непроницаемым лицом из всех, какие мне только доводилось видеть у детей.

— Ну вот видишь! — воскликнул Гленн. — Совсем большой парень! Когда мне было семь, я обожал чизбургеры. Ты любишь чизбургеры?

— М-м-м! — донеслось с заднего сиденья.

— Ну так вот, — продолжал Гленн свою прерванную историю. — Я, значит, бью в этот самый барабан и тут смотрю на литаврщика, а он пытается мне губами что-то сказать!

Я отключилась от волны Гленна и вместо его рассказа стала слушать, как поет Иэн. Он оставил в покое австралийский гимн и затянул «Хава Нагила», которую, наверное, и в самом деле выучил в школе. Если так пойдет и дальше, то показания Гленна могут хорошенько запутать присяжных. «Клянусь, ваша честь, это был еврейский мальчик, не старше семи лет. А дядя его был родом из Венесуэлы».

Мы остановились заправиться неподалеку от границы Огайо, и хотя на заправочной станции был телефон-автомат, он стоял у всех на виду, и я не могла воспользоваться им так, чтобы Иэн этого не заметил. Зато я совершила инфантильный поступок — купила себе пачку «Кэмел», просто чтобы иметь ее под рукой. Я испытала большое удовольствие, запихивая пачку вместе с новой пластиковой зажигалкой зеленого цвета в карман сумочки, рядом с паспортом: теперь у меня было что-то вроде никотинового спасательного жилета. Иэн ушел в туалет, а Гленн наполнял три стакана коктейлем из фруктовой смеси с дробленым льдом.

Иэн выпил свой коктейль, еще не успев дойти до машины, и теперь скакал вприпрыжку далеко впереди нас.

— Угарный мальчишка этот твой Джоуи, — сказал Гленн.

— Да уж, с ним не соскучишься!

— Это точно. Я только, это, хотел сказать, что надеюсь, в Кливленде нам удастся немного побыть вдвоем. Ты была в Художественном музее?

Сидя в машине, бóльшую часть времени я лихорадочно соображала, как бы избавиться от Гленна прежде, чем мы попадем в Кливленд. Если бы это было кино, мне бы пришлось его убить. Конечно, это повлекло бы за собой три других убийства, одно отчаяннее другого, а под конец меня бы подвела какая-нибудь ерунда вроде не выключенного света в библиотеке. Но в действительности в голове у меня пока не родилось никакого четкого плана. Самым мудрым было бы просто с ним разругаться, причем особенно хорошо получилось бы, если бы он первым захотел со мной порвать и отстал от нас по собственной воле. Если я вдруг заявлю сама, что больше не хочу с ним встречаться, он может что-нибудь заподозрить и к тому же затаит обиду.