— С чего они взяли, что Бог так любит каллиграфию? — возмутился тогда Даррен. — А что, если он ее просто терпеть не может?

Мы потом все время повторяли эти слова, и в его выпускном альбоме я написала: «Бог терпеть не может каллиграфию!» Здесь, на сайте пастора Боба, каллиграфический шрифт выглядел вполне по-христиански, но, возможно, это был все-таки не самый удачный выбор для человека, который изо всех сил старается скрыть свою гомосексуальность.

На середине страницы, после объявления о том, что они с ДеЛиндой отправляются в турне по Восточному побережью «на ʽБобМобилеʼ!», я прочитала вот что:

Прошу вас помолиться за Иэна Д., заблудшую овцу из отделения нашей общины в Сент-Луисе, отпущенную Господом Богом в неприкаянное странствие. Мы просим Господа о возвращении Иэна и молимся за его любящих родителей, которые преданно поддерживают меня во всех моих деяниях. «Дайте перстень на руку его и обувь на ноги. И приведите откормленного теленка, и заколите; станем есть и веселиться! Ибо этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся». Евангелие от Луки, 15:22–24.

Я бы и хотела сказать, что пастора Боба было трудно ненавидеть, когда он был (или казался) таким искренним. Но сказать я такого не могла. Я вгляделась в размытую фотографию Боба и ДеЛинды, садящихся в «БобМобиль» (к моему разочарованию, оказалось, что это всего-навсего большой синий автобус). Его дряблая бледная рука была обтянута коротким рукавом желтого поло и переброшена через плечо жены; на лице ДеЛинды застыла улыбка сидящей на наркотиках жены политика. Мне показалось, что еще чуть-чуть — и я воткну в экран отцовского ноутбука заточенный карандаш.

Я быстро зашла в свой почтовый ящик, там было восемнадцать новых сообщений, но ничего существенного я среди них не нашла. Я написала Рокки:

«Видела сегодня на улице двойника Лорейн! Ты бы просто умер! Не помню, говорила ли я тебе, но я тут дежурю — помогаю заболевшей школьной подруге… В больнице я телефон отключаю, но оставь мне, пожалуйста, сообщение — просто дай знать, что с библиотекой все в порядке!» Мне немного полегчало от того, что удалось худо-бедно связать две мои легенды. Возможно, в письме было слишком много восклицательных знаков, но я не решилась их удалить. Мне хотелось спрятаться за их маниакальным энтузиазмом и дурацкой игривостью.

Когда я вернулась в гостиную, Иэн успел достать свою одежду из сушилки, а мама аккуратно складывала большую отцовскую майку, в которой Иэн провел ночь. Я пошла в спальню попрощаться с отцом. Он, как обычно, спал с пакетом льда на голове. Он не мучился головными болями — просто лед помогал ему почувствовать холод русских ночей, без этого он не мог уснуть. Одеялами пользовалась только мама. Я разбудила отца и поцеловала его в щеку.

— Не влезай в неприятности, — сказал он.

— Не буду, — пообещала я, и мой отец, дай бог ему здоровья, сделал вид, что поверил. Он всегда верит в то, во что хочет верить.

Когда мы вошли в лифт, с восторгом принюхиваясь к рукавам свежевыстиранной одежды, было уже почти одиннадцать. Конверт с деньгами я сложила вдвое и засунула в карман джинсов — карман от этого сильно оттопырился, и я то и дело его ощупывала. У Иэна за спиной был рюкзак, у меня в руках — сумочка, пластиковый пакет из супермаркета и обувная коробка. Коробка была старая, от обуви марки «Хаш Паппис», с крышки смотрел своими невыносимыми глазами бассет-хаунд — их фирменный знак.

— Давайте съездим посмотреть фойе! — попросил Иэн. Вчера мы поднялись в квартиру прямо с подземной парковки.

Я нажала на кнопку нулевого этажа.

— Вообще-то там ничего особенного нет, — предупредила я. — Это ведь не отель.

— А привратник там есть?

— Нет, сюда мало кто приходит через этот вход, в основном люди приезжают на машинах. Но есть охранник.

Однако, когда двери лифта открылись и мы вышли в фойе, столик охранника у входной двери оказался пуст.

— Он что, арестовывает этого парня? — спросил Иэн и указал за стеклянную входную дверь, где охранник беседовал с каким-то человеком. Человек был одет в черные джинсы, в руках он держал дорожную сумку и огромный букет красных роз.

Это был Гленн.

Я не успела затащить Иэна обратно в лифт и сбежать к спасительной машине: Гленн увидел меня через стекло, помахал рукой, поднял над головой букет и, указав на меня пальцем, что-то сказал охраннику. Бежать теперь, когда он меня заметил, было глупо, тем более, скорее всего, он увидел и Иэна. Охранник посмотрел на меня, ища подтверждения словам Гленна, и я, кажется, кивнула. Гленн вместе с потоком холодного воздуха ворвался в дверь и зашагал к нам, неся пресловутый букет над головой.

— Сюрприз! — воскликнул он.

— Да уж!

— Здание я вычислил, но меня не пускали без номера квартиры!

Гленн протянул мне розы и уже собрался было заключить меня в объятия, но тут заметил стоявшего рядом Иэна, который внимательно смотрел на него, задрав голову.

— Что это за чувак? — спросил Иэн. Слово «чувак» в его устах звучало так же странно, как слово «Питтсбург» в исполнении моего отца.

— Да, я задаюсь тем же вопросом, — сказал Гленн и приклеил на лицо широкую улыбку, твердо решив изображать парня, который считает, что дети — это просто прекрасно.

Прежде чем Иэн успел представиться, я сказала:

— Это Джоуи.

Кто знает, чтó рассказывали в новостях в Сент-Луисе о пропавшем мальчике по имени Иэн. К тому же, хоть я и удержалась от упоминания письма-оригами в разговоре с Гленном, раньше я наверняка рассказывала ему об Иэне. Ведь он был главным персонажем большинства моих библиотечных историй.

— Джоуи — сын той самой моей подруги, о которой я тебе говорила. Дженны Гласс. Она попросила меня за ним присмотреть. Мы как раз собирались ехать к его бабушке в Кливленд, чтобы он побыл там, пока мама не поправится.

Иэн протянул Гленну руку.

— Джозеф Майкл Гласс, — представился он.

Гленн пожал руку Иэна, улыбаясь все менее и менее убедительно.

— Пожалуй, я и дальше буду называть вас Чувак, — сообщил Иэн.

— Короче. — Гленн повернулся ко мне, явно довольный тем, что уделил достаточно внимания ребенку. — Помнишь, я вчера тебе звонил? Я хотел сказать, что нашу встречу придется отложить, потому что я еду — угадай куда?!

— В Чикаго? — предположил Иэн.

Гленн сделал вид, что не услышал.

— Я говорил тебе, что иногда подрабатываю в Чикагском симфоническом, и вот утром в понедельник мне позвонили, и я примчался сюда и вчера вечером отыграл концерт — кстати, совершенно убойный, — а сегодня все утро вычислял, где ты находишься. Задачка была не из легких! Но я запомнил, что ты назвала Лейк-Шор-драйв, провел небольшое расследование — и вот я в вашем положении!

— В моем положении? — переспросила я.