– Ну-у… да! Пожалуйста, кто хочет! Мяса много не обещаю, но хинкалом жена побалует!

– Пошли-ка, ребята, проверим, вправду ли его Патимат умеет делать хороший хинкал!

С этими словами молодёжь покинула годекан, а старые горцы всё глядели им вслед и, качая головами, уносились мыслями в собственную юность.

* * *

– И всё-таки, Баху, скажи честно, это правда, что докторша согласилась выйти за шарапутдинова сынка?

Круглолицая пухленькая Зумруд поставила на землю наполненный водой огромный кувшин и, вздохнув с облегчением, тут же устремила на соседку полный любопытства взгляд.

– Вай, Аллах, ну что за люди, а? Говори-не говори, вы всё равно за своё! Не согласилась, не согласилась, не согласилась!!! Ещё сколько раз сказать?!

Раскрасневшаяся от негодования тётушка Баху на одном дыхании выпалила свою тираду и, не успокоившись, добавила с горячностью:

– И вообще, оставьте вы её в покое и прекратите свою глупую болтовню! Эта девушка – настоящий ангел! Жаль, что у меня нет сына, уж я бы её не упустила! О такой невестке можно мечтать! Скромная, воспитанная, слова лишнего не скажет и помочь всегда готова по хозяйству. На вид истинная ханум, а работой домашней не гнушается!

– Верю тебе, Баху, верю! Раз так говоришь, значит, так оно и есть! Просто вчера женщины рассказывали, будто…

– Ну, вот опять! И слышать не хочу! Пусть говорят болтушки, если им нечего делать! А ещё лучше – пускай собственных дочерей так воспитают!

Высказав всё это оторопевшей соседке, Баху величественно направилась к своему дому, не глядя по сторонам и выражая таким образом собственный протест местным сплетникам.

Наступила осень. Дожди, столь долго ожидаемые летом, теперь шли, не переставая, и превращали всё вокруг в унылое и мокрое однообразие.

Жизнь в ауле шла своим чередом. Горцы трудились, обрабатывая скудную землю и выращивая на ней скот, тем самым внося лепту в восстановление разрушенного войной народного хозяйства.

Люди часто болели, и Малика ездила с главврачом размытыми горными дорогами в соседние аулы, где ждали их помощи больные, главным образом дети.

Прошло полтора года, как она жила в этом краю, далеко от дома и от мамы, и, если бы не Юсуп Магомедович, жизнь девушки была бы гораздо тяжелей. Именно в общении с этим интеллигентным человеком и заполнялась та пустота, что поселилась в её душе после ареста отца, предательства Марата и неосуществлённой мечты об аспирантуре. Дело было даже не в аспирантуре, а в том клейме, которое довлело над ней и над её семьёй и которое оказалось определяющим в её судьбе.

С Юсупом Магомедовичем темы для бесед находились всегда. Его познания поражали девушку, и ей казалось, что нет такой вещи, о которой он не смог бы дать исчерпывающую информацию. От него она узнала об экзотических странах и повадках страусов, о сафари, о том, какие национальные блюда насчитывает китайская кухня и много-много других интересных вещей.

Она была благодарна главврачу за то, что он не задаёт вопросов о личной жизни. И она не имела понятия о его жизни, той, которая у него была до приезда сюда. Словно существовал между ними негласный уговор не вторгаться на личную территорию друг друга, уговор, который Юсуп Магомедович нарушил лишь однажды, когда позволил себе поздравить девушку с несуществующей помолвкой.

Родители Юсупа, Магомед Дибирович и Зинаида Сергеевна, до войны жили в Махачкале, где работали она врачом, а он военруком в школе. Юсуп, которого мать ласково называла Юриком, рос в атмосфере родительской любви и взаимопонимания. Любовь к книгам, и особенно к русской классике, прививалась ему с самого детства, и в доме, всегда полном друзей, нередко устраивались поэтические вечера, где гости и хозяева с упоением читали Пушкина и Лермонтова, Некрасова и Тютчева и множество других русских поэтов.

Юрик обожал слушать, как мама читает лермонтовские стихи о Кавказе, и в его воображении тут же возникали величественные горы, которых он никогда не видел, но которые живо себе представлял. Он жаждал их увидеть! И когда отец впервые повёз его в аул, мальчик был потрясён открывшейся взору панорамой гор. Ночью он никак не мог заснуть, глядя на чёрное бездонное небо, усыпанное громадными серебристыми звёздами, висевшими так низко, что он даже выпростал из-под одеяла свою маленькую ручку, пытаясь дотронуться до одной из них, самой близкой, а та играла с ним, удаляясь и приближаясь вновь. В какой-то миг ему даже показалось, что звезда улыбается, а потом он провалился в глубокий сон и спал так крепко, что прослушал пение аульских петухов, что так жаждал услышать.

Все эти яркие воспоминания из далёкого детства, долго хранившиеся в его душе, оборвались, когда родители ушли на фронт, оставив сына доучиваться. Отец погиб первым, где-то под Смоленском, а мама умерла на третий год войны от воспаления лёгких и была похоронена на Псковщине, неподалёку от священных для неё пушкинских мест.

От горя спасала учёба, а счастливая и беспечная студенческая жизнь проходила мимо. Родных с материнской стороны у него не было, а с родственниками отца близкие отношения особо не сложились, и пустоту, поселившуюся в душе Юсупа, заполняли только книги. Окончив институт, он попросился направить его в какой-нибудь горный район, и горы оказались тем средством, которое помогло юноше вновь обрести душевное равновесие.

Девушки заглядывались на интересного молодого шатена с задумчивым взглядом тёмно-серых глаз. Пусть доктор не имел собственного хозяйства или хотя бы дома, в ауле он считался весьма завидным женихом, потому что сельчане успели оценить его порядочность и то уважение, которое он проявлял к ним и к горским обычаям. Сам председатель местного колхоза не прочь был отдать ему в жёны свою единственную дочь, но Юсуп лишь мягко отшучивался, стоило местным свахам намекнуть ему о готовности помочь в таком щекотливом вопросе, как женитьба.

Приезд Малики в аул наполнил смыслом его существование, заставив поверить в то, что и ему когда-то может улыбнуться счастье в лице этой девушки. Но по-прежнему он не решался открыть ей свои чувства.

* * *

Морозы ещё не грянули, но в воздухе ощущалось уже холодное дыхание зимы. Единственным топливом в ауле был кизяк, и люди ещё с лета принимались за его заготовку, и теперь возле каждого дома гордо возвышалась пирамидка из сухого коровьего навоза, аккуратно сформированного в кирпичики или лепёшки.

Тётушка Баху бросила в печку ещё один кирпичик, а затем, подсев к столу и рассыпав перед собой пару горстей чечевицы, обратилась к сидевшей у огня Малике:

– Холодает… Накинь-ка, доченька, что-нибудь, а то, боюсь, печка не очень греет, вон какой ветер поднялся!

– Ничего, тётя Баху, мне не холодно!

– Холодно-не холодно, а заболеть можешь! Всё ездишь туда-сюда по аулам и всё лечишь ребятишек, да ниспошлёт тебе Аллах благополучие и радость!

– Тётя Баху, это ведь моя работа! – мягко ответила девушка.