Ольга сегодня должна была вернуться со своим писакой, хотя её муж, Кирилл Сергеевич, вроде бы вернётся только завтра, и могли бы ещё ночь провести в своём гнёздышке в горах. Очень романтично… Наверное, Кирилл Сергеевич – хороший мужик и, конечно, крутой, но… и потом Ольга, она вся такая… И они с писакой такая красивая пара! А там большая разница в возрасте… Скорее всего, Гризли не до конца осознавала суть собственных претензий к Ольгиному мужу, она и видела-то его всего пару раз, и оба раза ни за что не стала бы ему перечить. А с людьми, которым нельзя перечить, слишком всё сложно и… Ладно, не важно.

Закончив дела, Гризли налила себе Ольгиного портвейна «Тауни», – вот, что ещё она действительно обожала, так это настоящий порто, – и с наслаждением, не торопясь, выпила его.

– В них игра, а не болезнь, – пробормотала она, вспоминая Ольгины слова.

Фотокартины писаки (или как их ещё назвать, его работы?) до открытия выставки хранились у неё дома. Галерея – всё же открытое пространство, а Форель был помешан на секретности. Гризли расставила их в гостиной и даже поиграла со светом и с тем, как будет выглядеть предстоящая экспозиция. Хотя, конечно, окончательное решение примут (или уже приняли) Ольга с писакой. Сперва его картины Гризли не понравились. Не потому что мрак и жесткач, в них была какая-то правда, какое-то знание о чём-то очень нехорошем. По делам Ольгиной галереи Гризли как-то была в Женеве (Ольга, вот уж душа-человек, даже оплатила билеты Лёшику, чтоб не скучал), и там на другой стороне озера, в Лозанне, они с Лёшиком посетили музей с работами шизофреников. Очень-очень впечатляло, с картинами Форели было что-то общее. О чём, с присущим ей простодушием, Гризли сообщила начальнице.

Ольга улыбнулась и сказала:

– Всё-таки не совсем. Шизов я бы не стала выставлять.

Гризли поймала себя на том, что непроизвольно задела её, но Ольга, указывая на работы, объяснила:

– А здесь… В них игра, а не болезнь.

Странно, но после этого разговора картины Форели стали ей скорее даже нравиться. Словно ей объяснили, что пугаться нечего: рассматривай всякие детальки с любопытством ребёнка, отыскивай скрытые смыслы, намёки и отсылки к известным произведениям.

Закончив с портвейном, Гризли проверила камеры наблюдения, включила сигнализацию и сдала объект на охрану. «Объект» было Ольгиным словечком. Своим же знакомым Гризли говорила только о галерее. Она заперла дверь, датчики охраны поменяли цвет своих огоньков, и вышла в московский вечер. Апрель в этом году выдался просто чудесным. И конечно, она опять не сразу обратила внимание на припаркованный автомобиль «Субару». И на тот факт, что в нём, скорее всего, всё это время кто-то сидел. Сейчас Гризли свернёт за угол и по нарядному ярко освещённому переулку добредёт до Бульварного кольца. Осталось несколько шагов, да и тут не особо темно, всё-таки самый центр.

Гризли вдруг остановилась. И обернулась. Наконец её настигло воспоминание. Она видела этот автомобиль. Или точно такой же. Но она его уже видела сегодня утром, выходя из дома. И там… вроде бы тоже кто-то сидел. На водительском месте. А потом, когда она пошла попить кофе… Одним из несомненных достоинств Гризли, по крайней мере, для Ольги, были до педантичности развитый глазомер и фотографическая память. Очень помогало в работе. И хотя следить за Гризли было некому, она пробормотала:

– Третий раз за день…

Третий раз за день одна и та же машина. Ну, или такая же. Или это просто совпадение.

Гризли отвернулась и пошла в прежнем направлении. И услышала, как за её спиной завели мотор. Странно, но она вздрогнула. И ускорила шаг.

– Всё-таки у этого Форели шизоидные картины, – пожаловалась она апрельскому вечеру.

Автомобиль за её спиной тронулся с места. Гризли впервые на собственном опыте узнала смысл пословицы про ушки на макушке. Автомобиль двигался за ней, но не приближался. Неизвестно, было ли в этой пословице что-то про холодок на затылке…

Гризли пошла быстрее.

А если, – рука с поднесённой ко рту сигаретой застыла, – а если…

Забавный пёсик Свифт смотрел на неё своими кроткими стеклянными глазками. Нет, это, конечно, абсурд, предположение дикое, а вдруг?

– Ну, не молчи, – попросила она его снова. Голос прозвучал тихо, будто мог спугнуть какую-то мысль.

Ванга сидела на своей кухне, рассматривала новую схему и ждала звонка Сухова. «Наверное, всё равно будет разнос от него», – подумала она. Хотя, если Ванга не ошибается и новая схема наконец работает, тут не до разносов из-за Ксении.

Результаты экспертизы, волоски…

– Он имеет доступ к уликам? – спросила она у Свифта. И подумала: «Несомненно. Нелепый вопрос». И поняла, что гораздо больше её беспокоит другое: – Он один из нас? Кто-то совсем рядом?!

Ванга поднялась на ноги, начала ходить по кухне, обнаружила, что так и не прикурила.

– Или он был на месте преступления, – произнесла она словно чуть подсевшим голосом. – Был… тогда. Он… и Тропарёвского учёл в своих схемах. Не только Форель. И не только нас.

Наконец нашла глазами зажигалку, взяла её, констатировала:

– В любом случае, он намного ближе, чем мы думаем.

Обернулась. Щенок Свифт сидел на столе, рядом с её бумагами. И уже третий большой кофе; не мешает бы мыть чашки, а не брать без конца новые.

Бросила взгляд на расчерченный квадратами и стрелками лист бумаги.

– Ладно, Свифт, вопрос, как он это сделал, как именно, – акцент на двух последних словах, – пока подвешиваем. Теперь вопрос: для чего, верно?

Вопрос: для чего он оставил волоски? Чужие, не имеющие отношения к данному эпизоду. Она была последней жертвой Тропарёвского, тот сознался по всем эпизодам, охотно выезжал на следственный эксперимент, он вообще охотно сотрудничает со следствием.

Но тот, для кого снова пришло время поиграть, для чего эти волоски с давнего и чужого для него преступления? Для чего, кроме демонстрации своих возможностей?! Потому что…

– Снова пришло время поиграть, – Ванга кивнула. – Хронос.

Да, насмешливое превосходство, брошенное нам в лицо, но прежде всего именно это «снова». Он указал на связь с…

– Конечно же, – говорит Ванга. – Именно так! Для его больной головы – это наиболее приемлемый способ. Учитывая, что она являлась последней жертвой и откуда взяты волоски. Связь с…

Форель пишет книги о Телефонисте. Аж четыре. Появляется последователь – Тропарёвский. Не без помощи писателя (хотя кое-кто бы это отрицал) Сухов ловит преступника. Форель заканчивает цикл из четырёх романов. Всё. Круг завершён. И хоть Тропарёвский берёт на себя вину по всем эпизодам, кроме четырёх, всё закончено. Тишина. Тропарёвский в местах лишения свободы. Круг замкнулся.

Но оказывается, что нет. Форель начинает новую книгу. И подлинный Телефонист появляется снова. И волоски… Он как бы сметает Тропарёвского с доски, как отслужившую шахматную фигурку. Всё продолжается, не там вы искали. Волоски указывают на эту связь… с предыдущим. Даже не преемственность, а…