— Я делал фейерверки для Солимана-паши.

— Ладно. Приготовьте заряд. А ты, Мучо, берись за руль.

Каик флибустьеров был уже в полусотне брас, море начало волноваться, и парусник, и его противник то взлетали вверх, то ныряли в волны под ударами ветра.

— Сдавайтесь, идиоты! — крикнул человек с черной повязкой на лице.

Мельхиор Паннасав, прижимая раненую руку, повернулся к своим спутникам. Они все отрицательно качнули головой. Тогда он крикнул в ответ:

— Вам еще не доводилось слышать, вам и вашему капитану-пирату, как может вас обложить провансальский моряк?..

Он протянул палец к Савари и тихо скомандовал:

— Огонь!

Второй выстрел сотряс «Жольету». Когда дым рассеялся, они увидели, что в волнах носятся весла и обломки каика и люди цепляются за них.

— Браво, — прошептал марселец. — Теперь поднимать все паруса, попробуем удрать.

Но тут «Жольету» поразил глухой удар. Анжелике показалось, что поручни, за которые она держалась, вдруг растаяли, а пол под ногами у нее вдруг оледенел. Соленая вода попала ей в рот.

Капитан флибустьерского судна снял маску, открыв моложавое лицо, загар на котором неплохо сочетался с серыми глазами и светлой шевелюрой. Но шрамы придавали этому лицу злой и насмешливый вид, а мешки под глазами свидетельствовали о нраве, не чуждавшемся излишеств. Волосы на висках уже серебрились.

Он подошел, презрительно выпятив губу, к экипажу «Жольеты».

— В жизни не видел такого жалкого сброда. Кроме этого нахала марсельца, который неплохо сложен да ухитрился получить пулю в плечо, только двое тощих мальчишек да два старых задохлика, причем один почему-то выкрасился в негра.

— Он схватил бороденку Савари и злобно дернул ее. — Ты что же, старый козел, думал, так выгоднее? Негр ты или нет, за твои кости и двадцати цехинов много!

Его помощник с черной повязкой, коренастый, черноволосый, похожий на банку с табаком, ткнул в старика дрожащим пальцем:

— Это он… это он… послал… нашу лодку… ко дну.

Он весь трясся в мокрой одежде. Его и еще троих вытащили из воды, но пять других членов экипажа бригантины «Гермес» нашли смерть в волнах из-за этого старикашки, такого безобидного на вид.

— На самом деле? Это он? — спросил пират, устремляя холодный змеиный взгляд на скорчившегося старика, выглядевшего таким беспомощным, что трудно было поверить словам помощника.

Он пожал плечами и отвернулся от невзрачной картины, которую представляли собой Савари, Флипо, юнга и старый Скаяно в отрепьях, залитых морской водой. Затем бросил взгляд на рослого марсельца, лежащего на мостике, с искаженным от боли лицом.

— Эти проказники провансальцы, когда дело доходит до драки, готовы хоть на целый флот броситься. Идиот! Ну, и чего ты добился, разыгрывая героя? Сам лежишь на боку, и парусник твой поврежден. Я отправил бы его на дно, не будь эта скорлупка хорошо слажена. А так, пожалуй, после ремонта за нее можно будет кое-что выручить. А теперь посмотрим, что это за молодой господин, — кажется, единственный стоящий товар на этой лодчонке.

Он направился к Анжелике, которую раньше велел поставить в стороне. Она тоже дрожала от холода в промокшей насквозь одежде, потому что солнце стояло уже низко в дул свежий ветер. Тяжелые от воды волосы спускались ей на плечи. Капитан осмотрел ее тем же холодным взглядом, что и остальных членов экипажа.

Молодой женщине стало не по себе при этом осмотре. Она знала, что мокрая одежда обтягивала ее, показывая ее формы. Брови пирата придвинулись совсем близко, и безжалостный взгляд впился в нее, а на губах заиграла злая улыбка.

— Что, молодой человек, вы любитель путешествий?

Он быстро выдернул из ножен шпагу и уперся ее кончиком в грудь Анжелики, в раскрывшийся ворот, края которого она машинально пыталась стянуть. Она ощутила укол, но не моргнула.

— Храбрый?

Он нажал сильнее. Нервы Анжелики напряглись до предела. Шпага прошла сквозь корсет, и резким движением пират разрезал ткань, откинув ее в сторону и обнажив белую грудь.

— Смотрите, это женщина!

Наблюдавшие эту сцену матросы разразились хохотом и грубыми шутками. Анжелика быстро запахнула на груди разрезанную одежду. Глаза ее метали молнии.

А корсар улыбался.

— Женщина! Ну, сегодня для «Гермеса» просто комедию разыгрывают. Старик, перекрашенный в негра, женщина, переодетая мужчиной, марселец, представляющий героя, да еще наш храбрый помощник Корьяно превратился в тритона.

Матросы загрохотали еще сильнее, когда увидели злую гримасу Корьяно, человека с черной повязкой на глазу.

Когда хохот стих, Анжелика бросила:

— И хам, одетый французским дворянином!

Он принял удар, не переставая улыбаться.

— Подумать только! Новые сюрпризы! Женщина, которая умеет острить… Это на Леванте редкость! Пожалуй, мы сегодня не в убытке, господа. Откуда вы, красавица? Из Прованса, как ваши спутники?

Так как она не отвечала, он подошел еще ближе, выхватил у нее из-за пояса кинжал, сорвал затем пояс и взвесил его на руке с понимающей улыбкой, потом раскрыл и одну за другой стал вытаскивать золотые монеты. Матросы с жадно загоревшимися глазами придвинулись к нему; одним взглядом он отослал их в сторону.

Продолжая рыться в поясе, он вытащил письмо в проклеенном мешочке, прочел его и растерянно произнес:

— Мадам дю Плесси-Белльер… — а затем решился:

— Позвольте представиться. Маркиз д'Эскренвиль.

По его поклону было видно, что он получил некоторое образование. Возможно, звание маркиза действительно ему принадлежало. Анжелика возымела надежду, что он отнесется к ней более внимательно, учитывая общественное положение их обоих.

— Я вдова французского маршала и отправлялась в Кандию, где у моего супруга были дела.

Он холодно, одними губами, улыбнулся.

— Меня называют также Ужасом Средиземноморья.

Подумав, он приказал, однако, отвести ее в каюту, предназначенную на «Гермесе» для достойных внимания пассажиров, а скорее — для пассажирок.

Там в старом обитом кожей сундуке Анжелика нашла кучу женских нарядов, европейских и турецких, покрывал и фальшивых драгоценностей.

Она не решалась раздеться. На этом судне она не чувствовала себя в безопасности. Ей казалось, что жадные глаза следят за ней сквозь щели каюты. Но промокшая одежда обволакивала ее ледяным компрессом, зубы выбивали неудержимую дробь. Наконец, сделав страшное усилие, она разделась и с отвращением натянула на себя белое платье, примерно ее размеров, старомодное и не совсем чистое, в котором она, должно быть, выглядела чучелом. Набросив на плечи испанскую шаль, она почувствовала себя лучше, улеглась, поджав ноги, на кушетке и долго не шевелилась, предаваясь мрачным мыслям. От мокрых волос пахло морем, как и от влажных стенок каюты, и ее тошнило от этого запаха.