Первой причиной являлась смена гильдейского главы, произошедшая этой ночью, — о подобных вещах наместника они обязаны уведомлять, хотя по факту гильдией, с их системой учеников, мастеров и подмастерий, они и не являются — скорее уж братством, вроде рыцарского ордена. Но поскольку такой организационно-правовой формы законодательство Ашшории не знает…

Главу, строго говоря, не только заменили на другого, зрелого уже мужика, чье время блистать на танцовище почти миновало, но и из самой гильдии поперли.

Это, впрочем, было внутреннее дело танцоров, лезть в которое Хурам формально права не имел, так что ограничился добрыми пожеланиями свежепредставленному новому главе. А вот вторая причина «заутрени» была аккурат по его части — танцоры выдвинули обвинения в адрес своего бывшего руководителя со смотрителем корреры в подготовке убийства и требовали над ними суда.

Ну, думаю, не надо объяснять, кого, по их мнению, собирались угробить смотритель и отставной глава.

Бежать и прятаться те, к чести своей, а может, и наместниковой, не стали — явились вместе со всеми и от обвинений активно отбрехивались.

— Какое убийство, что ты тут такое несешь? — ярился смотритель на нового танцороначальника. — О вас же радели! И так в народе недовольство, много за вход на корреру-де дерут, аж по три абаза с носа, а кушать вы все хотите! А быков мне на что закупать и кормить? Недовольных заткнуть как? На каждый роток платок повязать? А мальчишка сам пришел и сказался опытным плясуном! Погиб бы он — так что же? Силой его никто не тянул танцевать с быком, на аркане не выволакивал! Все знают, что выйти на танцовище — это риск большой, заодно и ворчуны бы язык попридержали, на кровь танцора глядючи! Глядишь, еще бисти на цену накинули бы, вам и вашим семьям на прокорм!

— На прокорм? — рычал в ответ новоназначенный гильдейский глава. — Мы кровью детей не питаемся, пес ты шелудивый! Это счастье, что парнишка и вправду знатный плясун оказался, какие раз в сто лет рождаются! Знал ты об этом, когда его на танцовище выпускал? Не знал! Толкнул мальчишку на выход, а сам против него — Черныша! Да с этим зверем ни один из нас выйти не отваживался, а ты — сопливого пацана!.. Убийство вы замышляли со своим двоюродным братцем, утробы ненасытные! Убийство это по всем законам, божеским и человеческим! И нет твоей заслуги в том, что парень жив остался!

— Ладно, мне позиции сторон понятны, — утомленно произнес князь Хурам.

Это я вчера после корреры отдыхал да пил настойку на корне валерианы, а ему до самого заката пришлось в торжествах участвовать.

— А что сам потерпевший по этому поводу думает?

— А ничего не думает, княже, — принимал делегацию наместник в тронном зале, куда доступ был свободный, ну я и притулился послушать за колонной.

Так-то обычно тут целая толпа собирается поглазеть, как князь с Большой Горы разбирает различные споры, но по раннему времени из зевак еще никого не было — только несколько присутствующих по обязанности чиновников.

— Думалка у него отваливается. Они же, — я кивнул в сторону танцоров, — только сейчас вспомнили, что Тумил еще совсем ребенок, а поили его всю ночь как взрослого.

— Ну скажешь тоже, брат, как взрослого… — смущенным басом (таким, что слышно было на весь зал) пробормотал кто-то из танцоров. — Не больше чем по половине чарки плескали…

— Но ведь сейчас его законным опекуном являетесь вы… брат Прашнартра? — обратился ко мне Хурам. — Что вы скажете по предъявленным обвинениям?

— Лично у меня тут сомнений нет, князь-наместник. Смотритель корреры знал о том, насколько опасен бык Черныш, и обоснованно рассчитывал на гибель Тумила, преследуя сразу две цели: повысить сбор за просмотр представления и окончательно посрамить архипастыря Тампуранка, который давно уже добивается проведения торжественной службы перед началом танца с быками. — Я вздохнул. — Но верно и иное. Тумил из Старой Башни знал, что последним выставляют самого матерого зверя, и рисковал своей жизнью на танцовище совершенно добровольно. С учетом всего этого единственное обвинение, которое не составит труда доказать в отношении смотрителя и бывшего главы гильдии, — это обвинение в преступном небрежении жизнью танцующего, которого они не уведомили об опасности, что могло повлечь, но не повлекло гибель юноши. Не знаю, как закон предписывает поступать в этом случае с гражданскими, а среди воинов положено допустившего такой проступок командира отстранять от чина с лишением права занимать командирские должности в течение трех лет.

— Смотритель корреры — должность выборная. — Князь покосился на приободренного моей речью обвиняемого. — Отстранить его — не в моей власти. Городской совет гильдий, конечно, прислушивается к моим рекомендациям…

— Тогда, возможно, я предложу выход, который не только позволит обойтись без обращения в совет, но и даст всем участникам конфликта сохранить в данной ситуации лицо.

— Воистину ваша мудрость безмерна, если так, — отозвался Хурам. — Я такого выхода не вижу.

— Все очень просто. Смотритель корреры уйдет в отставку сам. Добровольно. — Тот поглядел на меня слегка удивленно и изогнул бровь: мол, с чего бы это? — Ведь именно этого, как я понимаю, желает гильдия танцоров, и не так много времени пройдет, когда она этого добьется. Но зачем эти трудности всем вам? Объявлено будет: уходит он не оттого, что кто-то там чего-то желает, а потому, что уже организовал лучший из своих боев, какой не сможет повторить никогда, и отправляется в отставку, достигнув зенита славы. Разве в таком заявлении будет хоть слово неправды?

После недолгих препирательств на том и порешили, хотя негромкие советы «не доводить до греха и валить обоим из города» из толпы танцующих доносились довольно явственно. Думаю, развенчанные начальники прислушаются к этим добрым и, что самое главное, искренним пожеланиям.

На выходе из зала меня перехватил новый гильдейский глава.

— Ты того, брат… — Он помялся. — Сильно за послушника-то не серчай. Наши охламоны от радости с угощением не рассчитали, да и из горожан едва не каждый с таким молодцом выпить порывался. Совсем худо ему, да?

— Оклемается, — хмыкнул я. — Дело молодое. Я в его годы, помнится, не реже чем раз в месяц пить зарекался.

— Хорошо, когда наставник с пониманием-то, — ухмыльнулся глава. — Мы вот тут с ребятами обсудили… У нас есть такой знак, мы его лучшему танцору на год вручаем…

Он вытащил из-под шервани нечто вроде золотого горжета с отчеканенной бычьей головой на фоне шести перекрещенных спатычей и надписью: «Первый на танцовище».

— Вот. Это, в общем, Тумилу отдай. Насовсем, в знак нашего признания его мастерства. Мы себе новый закажем.

— Передать-то я, конечно, могу. Но лучше, если ты сделаешь это сам — мы все равно никуда до завтра не сдвинемся. И он после вчерашнего, и мне от давешних переживаний неможется… Ты приходи к вечеру, он как раз уже не будет чувствовать себя как старая половая тряпка. И еще грамоту ему выправи, что он отныне вашей гильдии почетный член. Мало ли, как оно в жизни повернется? Да и приятно ему будет, я уверен.