— Да уж, умеешь ты сказать, царевич. — Княгиня аж затряслась от смеха. — Но точно сформулировал, этого не отнять.

Мышкин перевернулся на спину, потянулся сладко, почмокал губами и снова заснул. Кошка приподняла голову и зорко огляделась — не грозит ли кто ее потомству и этому нахлебнику.

— Ты ведь когда пришла, знала уже, что Тумил не мой ребенок, — укоризненно произнес я.

— Ну, знаешь ли, лишнее подтверждение от предполагаемого родителя никогда не помешает, — всплеснула руками она. — Остальные-то могут и не ведать точно.

— А не опасаешься, что я обиду затаю или там злобу, отомстить пожелаю?

— Эх, царевич, — вздохнула она. — Уж поверь мне, в Аарте тебе быстро не до мнимых врагов станет — с реальными бы разбираться поспевать.

И ведь фиг поспоришь. Особенно если учесть, что преданных лично мне людей имеется аж одна штука. Это Арцуда с Шедадом мне было легко в монастыре пугать — князья-генералы совсем не отказались бы увеличить свои владения за счет «заговорщиков», а себе-то врать зачем? Один я, как перст, и Шока не столько даже как столбовая дворянка, а, скорее, как любящая мать и бабка кровно заинтересована в моем мирном и спокойном правлении с последующим беспроблемным процессом передачи власти наследнику — совпадают наши цели, выходит. Зачем такого союзника отталкивать?

Ну да — баба она, конечно, вздорная, так и я, мягко говоря, не подарок, а Баратиан в паре форсированных маршей от столицы — гонец за сутки может добраться, если заводных заранее подготовить. Это может оказаться полезно.

Хотя лучше бы не пригодилось, конечно.

— Ты уж на меня не гневайся, — вздохнула княгиня и погладила кошку, успокаивая. — Зять из столицы каждодневно письма шлет, да и свои шпионы есть… Поспешать тебе надо. Главный министр уже объявил, что ты выехал в Аарту из монастыря…

— Давно?

— Два дня назад. В столице разброд и шатания. — Она пристально поглядела на меня. — Князь Дамуриани тебе что, какие-то условия выставлял?

— С чего решила так? — поинтересовался я.

— Ждет уж с очень большой радостью. — Она издала сухонький смешок. — Как родного. Да и слухи по Аарте разные ходят…

— С радостью, говоришь? — Я ухмыльнулся. — Это хорошо. Уж я его порадую…

Шока Юльчанская кивнула с пониманием — у каждого, мол, свои секреты.

— Ладно, чего мы сидим-то? — Она хлопнула ладонями по коленям и поднялась. — К пиру все уже готово. Пойдем, что ли, ваше высочество? Тряхнем стариной?

— Тумилу только не говори, что… Ну, ты поняла. Это я осознаю, что половина князей спит и видит, как бы передавить всю нашу династию и поделить царские земли, а вот он и обидеться может.

— Я еще не совсем выжила из ума, — фыркнула княгиня, потом помолчала и добавила: — А может, и совсем, поди знай…

— Кошку покормить надо, — произнес я, глянув на корзину.

— Надо, — согласилась Шока.

— Ну, вот зятю отпишись, и покормим. — Я галантно предложил даме руку.

И чем я тебя, киса моя, буду «кормить», лучше подумать заранее.

Традиция проведения пиров в разных странах разная. Парсудцы (которых другие народы чаще называют парсюками) не мыслят их без участия танцовщиц в полупрозрачных одеждах с последующим развратом, асины ведут беседы о философии, политике и поэзии, возлежа на ложах, и разврат устраивают без всяких танцулек, прямо на месте, не отрываясь от вина и разговоров, инитарцы устраивают состязания бродячих певцов да танцы с фуршетом, а мирельцы жрут и пьют в три горла, едва не до потери пульса, слушая заунывное хоровое пение. Все, в общем, веселятся по-своему.

Пиры в Ашшории же напоминают больше всего то же действо в замках средневековой Европы: за центральным столом сидят хозяева с домочадцами, почетные гости и особо доверенные лица, за столами пониже располагаются витязи, а уж челядь (кто не занят в обслуживании банкета) довольствуется малым у самого входа. Где-то в уголке с голодными глазами в это время играет оркестр, а вот трубадуры и менестрели всякие, напротив, на столь ответственные мероприятия обыкновенно не допускаются, поскольку их уделом считается исполнение песенок в трактирах и кабаках. На пиру же музицирование и пение является прерогативой аристократии и их же святым долгом, а мастерство в этом деле почитается не ниже воинской удали.

Присутствующим подпевать, правда, не возбраняется, но так, чтобы исполнителя не заглушать. Но с песен, конечно, не начинают. Сначала поднимают несколько заздравных кубков или рогов (уж кто какие сервизы предпочитает), причем произносимые тосты далеко превосходят витиеватостью те, что про маленькую, но очень гордую птичку, взлетевшую високо-високо.

Но это, что называется, первый акт Марлезонского балета, для затравки. Потом все переходит к обычной пьянке, а вот с дракой или без, зависит уже от контингента.

Так и мы — сначала Шока Юльчанская подняла тост за дорогих гостей, которые почтили своим визитом, да умножатся их рода и богатство, да пребудет над ними благодать всех, кого только можно, бла-бла-бла. Затем наступила моя, как старшего по званию, очередь толкать такую же пустопорожнюю ответку про гостеприимство сих стен, родовитость да хлебосольство хозяев, чьи славные предки не раз… И да пребудет с тобой Сила, Люк, короче.

Потом князья — в порядке старшинства по возрасту, первый десятник и княгинины советники… Затянулось часа на два, причем сидящим за столами попроще слушать весь этот бред вполуха и при этом не только жрать, но и прихлебывать вино не возбранялось, а вот «хозяева жизни», даже настолько отвыкшие от алкоголя, как я, поднабраться не могли никак.

Мудрая традиция на самом-то деле — есть возможность контролировать подгулявших подчиненных.

Наконец парадная часть подошла к концу, широкие массы должным образом поднасвинячились, и Шока, взяв в руки ситар, в задумчивости провела по струнам.

— Какой бы песней мне вас порадовать? — Она снова перебрала струны. — Наверное, удалым чем-то?

Ожидающие развлекухи витязи шумно высказали одобрение, да и я не стал возражать. Хватит с меня уже однообразного бренчания и гудения оркестра имени какой-то матери, энергичного чего-то хочется.

— Ну тогда, пожалуй…

Княгиня-теща вдарила по струнам плясовую и запела на диво хорошо поставленным голосом о том, как девица грустит о своем изгнанном женихе-горце и как мечтает о его возвращении. Вполне себе такое политическое заявление для подчиненных, надо сказать. Причем «возвращение горца» дружинники, судя по всему, одобряют. Вон как душевно Шоке подпевают про то, чтобы горца «вернуть лесам, горам и мне!»[3]

А может, просто песня им нравится. Не уверен. Но буду надеяться, что кого надо — того повесят, когда и если потребуется.

— А что, царевич, ты ведь в молодости, помнится, тоже неплохо с ситаром управлялся. — Княгиня Юльчанская протянула мне инструмент.