Когда я была маленькой, мама каждый год устраивала мне ёлку, на которую мечтали попасть все дети из класса. Гости приходили в карнавальных костюмах, заранее готовили какой-нибудь номер: читали стихи, пели, танцевали. Я помню своё выступление. Мы вместе с мамой сочинили басню про геометрию:

Под ёлкой рядом с дедом Морозом обязательно сидела роскошная кукла. В кармашке у неё лежала записочка. Та девочка, которая угадывала имя, написанное в записочке, получала куклу в подарок. Мальчишки точно также угадывали имя шофёра потрясающей игрушечной машины, и счастливчик забирал машину.

Мама приглашала на праздник фотографов, и они делали диковинные по тем временам цветные снимки всех детей. Однажды один из приглашённых фотографов в конце вечера со слезами на глазах признался, что всё своё детство он мечтал пойти на такую ёлку, а попал на неё только теперь, когда вырос.

Мамины друзья, муж и жена, окончившие консерваторию, приводили на ёлку свою дочку, мою подружку, а сами по очереди сидели за пианино и играли любые песни, которые мы хотели петь.

В последний год перед отъездом в Америку мне было почти четырнадцать лет. Водить у ёлки хороводы, как раньше, казалось смешным. Но мама не сдалась. Она предложила устроить у нас новогоднюю дискотеку. Каждая группа ребят выбирала музыкальный ансамбль, например, «Битлз», «Кис» и тому подобное, кому что нравилось. Ребята копировали своих кумиров, а в это время ставилась пластинка или магнитофонная запись с настоящими исполнителями. Теперь это называется петь «под фанеру», но тогда мы ещё этого не знали. Мои одноклассники, включая безнадёжных двоечников и хулиганов, умоляли пригласить их к нам. Квартира у нас была маленькая, однокомнатная, но приглашались все желающие. Целую неделю ребята в поте лица, не разгибая спины, истово мастерили из картона и раскрашивали подобия электрогитар, барабанов и органол. Все пришли загримированные — кто под Челентано, кто под Кутуньо. Тогда итальянцы были последним писком моды.

Я распустила косы, а мой одноклассник, Мишка, нацепил маленькие проволочные очки. Взяв за разные концы скакалку вместо двух микрофонов, мы, пританцовывая, добросовестно открывали рот, а за нас пели Рамина и Аль Бано Пауэр. Во время якобы пения Мишка пытался покровительственно положить руку мне на плечо. Но разница в росте у нас была такая же, как у знаменитой пары. Мишка был на две головы короче меня, поэтому ему плохо удавалось удержать моё плечо, рука всё время соскальзывала.

Один «ансамбль» сменял другой. Все остальные ребята танцевали. Об этой ёлке рассказывали по всей школе целый месяц. Моя классная руководительница не могла поверить, что наши грозные хулиганы «культурно участвовали в мероприятии»!

С тех пор одноклассники мою маму называли «фирменной», что означало — высший класс!

И вот теперь, уже в Америке, после своей свадьбы, мама по нашей старой семейной традиции решила устроить ёлку. Конечно, здесь, на новой земле, мы — настоящие евреи и знаем, что ставить ёлку не принято. Но нашу домашнюю складную ёлочку мы привезли из Ленинграда, где, чтобы её купить, отстояли на Невском в очереди два с половиной часа на морозе. Тогда мы не имели никакого понятия, настоящие мы евреи или нет, а просто благодаря постоянным тычкам и мордобоям знали, что мы — евреи и нам нужна ёлка. И теперь, когда у нас на столе, дома, в Нью-Йорке, стоит нарядная, блестящая, будто покрытая инеем, ёлочка — это для нас не «дань чужеродной религии», а кусочек нашего Ленинграда, привезённый с собой в Америку.

Первыми пришли наша бабушка и мамин брат с женой и детьми, мальчиком и девочкой, которых мама тут же нарядила Снегурочкой и Новым годом, и они с восторгом бросились к ёлке рассматривать игрушки на ветках, многие из которых мы привезли с собой, и они по возрасту либо мамины, либо мои ровесники.

Мамин брат, высокий, смуглый и черноглазый, так был похож на грузина, что с детства получил кличку «Гога», а о том, как его на самом деле зовут, все давно забыли. Он женился, уже приехав в Америку. Его жена, Инна, прежде нашу семью никогда не видела, поэтому, когда мы приехали, встретила нас враждебно настороженно, напуганная примерами вновь прибывших, сидящих до бесконечности на пособии по безработице и годами сосущих своих американских родственников. Несмотря на сложные поначалу отношения и взаимные обиды, без которых ни один приезд родственников не обходится, мама не только не затаила зла, но и оправдывала Инну как могла:

— Её накрутили, настроили против нас! — убеждённо говорила мама. — Люди злые! Пугают разными небылицами, а потом смотрят, как другие дерутся, и развлекаются! Если бы Инна знала нас раньше, она вела бы себя иначе, я уверена! А гробить своего брата семейными склоками я не буду! Брат помогал чем мог! И никогда не попросил ни одной копейки обратно! Запомни это, дочка! Добро надо помнить всю жизнь!

Прошло время, и мама с Инной стали почти подружками. Почти — потому, что живут они далеко друг от друга и общаться им некогда, но отношения у нас у всех тёплые, родственные, и мама этим очень дорожит и гордится!

Гога надел мамин красный домашний халат, красный колпак с белым помпоном и приклеил ватные бороду и усы. Получился симпатичный грузинский Дед Мороз!

В это время приехали весёлой толпой Бася и брат Гарика Лёва со своей многочисленной семьёй. Дети визжали у ёлки, предвкушая раздачу подарков.

Стол ломился от еды, привезённой со вчерашней свадьбы.

Хором пытались спеть «В лесу родилась ёлочка!» Лучше всех получилось у меня, так как взрослые ещё могли что-то подвыть по детской памяти, а наши малыши, выросшие и даже родившиеся в Америке, только заворожено смотрели нам в рот, не зная ни одного слова и плохо понимая, что такое «плутишка зайка серенький» или «везёт лошадка дровенки». Но по их мордашкам было видно, что они в полном восторге.

Мама произнесла новогодний тост:

Вышел Гога — Дед Мороз, с большим мешком, и басом объявил, что будет раздавать подарки. Вынув первый же пакет, он прочитал имя, наклеенное сверху, и своим голосом растерянно произнёс: