Коля, к примеру, целовался показательно-красиво, словно любовался собой. Картинные поцелуи. Наверное, такие годятся на обложки журналов. Иногда Альде казалось, что он фальшивит в каждом жесте, но мысли эти гнала прочь, списывая всё на собственную холодность и неумение чувствовать, правильно откликаться.

Коля никогда не заморачивался на поцелуях. Они для него были всего лишь прелюдией к половому акту – такому же красивому в позах и движениях. Божественно шикартое тело, где руки, ноги, мышцы на месте, а огня в теле – как у мраморной статуи. Так она ощущала.

С Максом всё по-другому. Неожиданно она получила власть над мужчиной. Не унизительную, а равноправную. Когда могла просить и немножко приказывать. Когда он с готовностью отзывался на её просьбы и никуда не спешил.

Альда могла руководить. Приказать остановиться – и Макс остановился бы. Поощрить углубить поцелуй – и он бы сделал это, следуя за зовом её тела, за движениями рук.

Это ощущение всепоглощающей власти и полной свободы действий пьянило. Кружило голову. К тому же, ей нравилось, как Макс целуется: неторопливо, тягуче, обволакивающе. Что-то похожее на водоворот или на кружение гончарного круга.

Макс не спешил засунуть ей язык в рот, лишь поглаживал кончиком губы, вызывая щекотку и… что-то такое непонятное. Они целовались долго. Что называется не очень благозвучным, но метко определяющим словом – взасос. Макс отрывался на какое-то время. Губы непривычно горели и – странное дело – хотелось ещё и ещё.

– Ещё! – командовала она хрипло, и он с готовностью продолжал. Не касаясь. Не делая попытки качнуть телом и прижаться. Альда так и не поняла, в какой момент начала отвечать на поцелуи. Не потому что «так надо», а потому что это была потребность – не стоять бревном.

А затем ей стало не хватать именно близости. Пустота, что окружала со всех сторон, стала нестерпимой. И тогда она качнулась ему навстречу. Сама прильнула грудью и бёдрами. Сама обхватила руками его шею, притягивая к себе. Но и тогда он не притронулся к ней, пока она не попросила:

– Коснись меня, пожалуйста!

Она ожидала, что от сожмёт её в объятиях – нетерпеливо и жадно, до боли в рёбрах, но Макс и тут ухитрился удивить. Он прошёлся пальцами по лицу, погладил ладонями её руки, а затем бережно очертил лопатки. Поводил туда-сюда кончиками пальцев и пристроил там горячие руки.

Кажется, ей хотелось большего, чем это осторожное прикосновение, но Альда остановилась. Не стала спешить. Спрятала горящее лицо у Макса на груди.

– Не знаю и не хочу знать, какой дурак решил, что ты холодная, – он снова гладит её щёки – наверное, розовые или красные – не понять, но то, что они пылают – Альда чувствует.

– Это я так решила, – только честность спасёт сейчас от безумной откровенности. – Нет ничьей в том вины, – твердит она, повторяясь.

Он не согласен – Альда ощущает это по каменности тела, но не хочет лгать и кого-то обвинять.

– Я хочу, чтобы ты знал: если ничего не получится, не вини себя, ладно? Есть вещи, которые не переломить.

– Получится, – упрямо сжимает он губы. – Может, мы поужинаем? А то потом будет поздно. Не люблю спать голодным.

Она тут же отстраняется. Накрывает на стол. Они едят молча. Макс – с аппетитом. Альда – очень медленно, словно пытаясь распробовать вкусовые оттенки, что спрятались в еде. Может, хорошо, что ей не нужно идти домой. Что он упросил её остаться. Ей не хочется уходить, возвращаться в пустую квартиру и холодную постель. Ей не уснуть без него сегодня. Предчувствие такое – внутренней пустоты вне этого дома. Вдали от Макса.

Макс снова тянет её в комнату, даже посуду не даёт помыть.

– Потом! Я сам! – машет рукой. – Устраивайся поудобнее, – кивает на тот самый диван, и Альда чувствует, как снова пылают щёки. Совсем недавно, здесь… он не просто касался её, а… с ними почти случилось это. Ничего не может с собой поделать: стесняется, как девочка, у которой ещё ни разу не было этого самого – страшится даже мысленно произнести правильное слово.

Она бросает украдкой взгляд, но Макс, кажется, совершенно забыл обо всём – ковыряется возле стола, присев на корточки.

Ему совсем не мешает протез – отстраненно думает Альда. Он привыкает. Забывается. Становится естественным. И это хороший знак. Однажды он снова станет тем самым Максом, что умел зажечь толпу только одной улыбкой.

– Я хочу, чтобы ты послушала. Музыка – второй важный компонент в танце.

– А первый? – срывается с её губ.

– Любовь и душа.

Макс смотрит в глаза ей прямо. И столько уверенности в его голосе и убеждённости во взгляде, что снова непроизвольно где-то в солнечном сплетении рождается робкая щекотка – маленький микровихрь, что готов разрастись до размеров бури, но Альда пытается подавить стихию всеми силами. Наверное, это страх. Боязнь, что ничего не выйдет.

Макс включает музыку, регулирует звук в колонках. Что-то такое нежно-капельное льётся оттуда, воздушное, как налетающий ветер.

Он садится рядом. Касается плечом её плеча. Уверенно и, наверное, специально. Но Альде так хорошо, что она, поразмыслив, прислоняется к тёплому боку. Ей хорошо. Свободно. Уютно. И музыка вливается в уши волнами, тревожит сердце, сбивая дыхание. Или это всё же Макс на неё так действует?.. Не понять.

Макс склоняется над ней, приподнимает подбородок пальцами. Легко касается её распухших от поцелуев губ своими.

– Я тут подумал, Альда. О том, о чём мы говорили. Ты можешь не верить, что проснёшься. Не надо. Я буду верить за двоих. И когда это случится – когда моя правда победит твой страх – обещай: ты исполнишь одно-единственное моё желание.

– Какое? – спрашивает она, прикрывая глаза. Ей хочется ещё целоваться. Но она сейчас в этом не признается.

– Вот потом и узнаешь, – Макс целует лёгкими прикосновениями веки, скулы, уголки губ. По очереди. Он похож на художника, что накладывает лёгкие мазки на новую картину. Нежно и любовно, предвкушая, какой она станет, когда работа подойдёт к концу.

Альда не спорит. И не потому, что увлечена действиями Макса. Ей нетрудно. Она может исполнить любое его желание, как золотая рыбка. Без всяких условий. Ему стоит только попросить или, на худой конец, приказать.

Она не слабая, нет. И не безвольная. Просто он именно тот, для которого она готова разорвать любую одежду на лоскуты и сшить заново нечто новое и шедевральное. Для этого даже зрения иметь не нужно. Достаточно прислушиваться к сердцу, что томительными толчками бьётся в груди, когда этот парень оказывается рядом.

Макс

Она уснула. Устроила из двух одеял гнездо, укуталась так, что только нос выглядывает, и вырубилась в какой-то момент на полуслове. Они слишком много разговаривали. О всякой ерунде. О бабочках. О каплях дождя. О музыке.