Через три года меня занесло в Чикаго, и первым соотечественником, которого я там встретил, был Юра. Он узнал меня на одном из выступлений, подошёл, представил жену и позвал в гости. Скипидаров ненадолго, но преуспел-таки и опубликовал несколько Юриных рассказов – он любил такие благотворительные акции. Самого Скипидарова, по его обыкновению, скоро перестали пускать в тусовки и вернули в подпольное существование, а вот энигматический Юра пришёлся в жилу прозе тех времён, его заметили, после августовского путча в составе огромного списка приняли в Союз писателей и отправили с группой других в США. Там он даром времени не терял и женился.

На следующий после моего выступления день я у них действительно гостил – в милом загородном домике, близ которого Юра долго хлопотал у какого-то импровизированного мангала, поджаривая стейки. Жена его оказалась правильной американкой, хорошо говорящей по-русски и экстравагантной ровно настолько, чтобы не нарушить собственную политкорректность.

Её первый муж был иранцем, второй – палестинским террористом, с обоими у неё были прекрасные отношения; с детства она отличалась бурными заворотами, мечтала уничтожить деньги и до сих пор любила убеждать гостей, что это будет решением всех проблем. Для наглядности она даже подожгла один доллар перед моим носом, но, увидев, как я на него смотрю, быстро потушила и спрятала в карман. Юра между тем молчаливо, размеренно накачивался водкой – американской, двадцатиградусной, потому что достать там сорокаградусную довольно трудно, – и поглядывал на свою Джуди так, что ясно было: после моего ухода он её немного побьёт, и им обоим этого хочется.

Про Катю я ему не напоминал, а он не спрашивал. Выпив некоторое количество ослабленной russian speciality, мы запели. Он первым затянул:

– Что-о-о тебе сни-ится…

– Кре-е-ейсер Авро-ора, – с готовностью подхватил я и вспомнил Катю, след которой потерял, кажется, навеки, и её borhcz, и Южную Дакоту, и высокие скулы, и ещё я вспомнил её подругу-землячку, которая так и не зацепилась в Москве, вернулась в Омск и там повесилась, о чём я случайно узнал от случайных людей в случайном месте, которых за последнее время стало так много в моей жизни…

P.S. Только что я послушал очередную передачу об организации «Анонимные алкоголики». Эта организация функционирует в России полным ходом. Первый шаг… Ах да, я забыл, там есть программа «Двенадцать шагов», и, как все американские программы, она разбита на шаги, подобно пионерским маршам эпохи моего детства. Так вот: первый шаг – это осознание того, что алкоголизм в одиночку неизлечим. Сначала надо опустить руки, потом взяться ими за руки товарищей и хором повторять:

– Я люблю тебя, Катя! Мы все любим тебя, Катя! Ты нужна нам не только для траханья! Мы все нужны друг другу! Мы все поедем в Чикаго и увидим небо в алмазах!

Теперь таких историй, кажется, не бывает, типажи изменились. Я исключительно потому всё это и рассказываю. Но организация «Анонимные алкоголики» есть вещь вневременная. Как и сами алкоголики. Как и город Чикаго, который стоит себе и стоит.

Назовём его Кацис, тем более что эта фамилия похожа на настоящую. Он уехал из России в начале девяносто четвёртого, приняв окончательное решение в тот октябрьский день, когда в окно его дома на Большом Девятинском влетела шальная пуля, на которой никак не было обозначено, руцкист её послал или ельцинист. Кацису хватило.

Американское посольство располагалось через дом. В Штатах у него имелись родственники, профессия позволяла устроиться – к нашему приезду, имевшему быть в самом начале девяносто пятого, Кацис уже выглядел человеком с репутацией и стабильным заработком. Здесь он был кто? – еврей, преподаватель английского в вузе, отец двоих детей, муж навеки напуганной женщины. А там он стал кто? – гражданин мира, переводчик на службе Госдепа, обслуживающий не абы какие, а наиболее престижные группы, всякого рода хозяйственников, журналистов и прочих деловых визитёров. На хорошем счету. Отличный семьянин. В какую-то пожизненную рассрочку купил дом в нью-йоркском пригороде. Пахнул парфюмом.

А мы – известное дело – были журналистской группой из пяти человек, впервые в Штатах, все более-менее с языком, так что переводчик требовался исключительно на лекциях по американской избирательной системе, и то, чтобы вымучить какой-нибудь особо извилистый вопрос; компания тёплая, три мальчика – две девочки, Америка нас отобрала в гости за наше здешнее творчество, дали каждому по три штуки баксов в трэвел-чеках – естественно, что в гостинице каждый вечер попоище до трёх часов с анекдотами, ностальгией и преферансом. Игорь Кацис на это время уезжает домой, в нью-йоркский пригород, в пожизненно рассроченный дом, где вместо бурных отечественных наслаждений его ожидают тихие семейственные.

Он очень стремился стать правильным американцем. Ему, в сорок два, это было не особенно трудно: мне вообще иногда кажется, что Америка рассчитана на подуставших сорокадвухлетних мужчин. Не кури (уже не больно-то и хочется), не кобелируй (тем более), будь ароматен (почему нет), люби семью (а как же) – и не слишком близко, ненавязчиво дружи с соседями (а что ещё остаётся делать по выходным при соблюдении всех прочих условий). С бывшими соотечественниками Игорь был незаносчив и корректен. Не употреблял не то что матерных, весьма принятых в нашей среде, но и просто жаргонных выражений – разве что скромное американское политическое арго. От него уже здорово веяло заграницей, мы даже по первости приняли его за нью-йоркца: костюмчик-ни-пылинки, галстучек модного в деловых кругах красноватого колера, очень брит, роговые очки, усы скобкой. В общем, лоск.

В нём ещё коренились московские привычки, откровенностью Игоря можно было вызвать на откровенность. Так мы и узнали о главной пружине его отъезда, о той самой пуле; к ним домой, кстати, ещё приходили дознаватели, подробно изучили остатки разбитого стекла, что-то записали и с тем канули. С восторгом неофита Игорь рассказывал о том предельно здоровом образе жизни, который ведёт, о том, что никто не лезет к нему в душу с бесконечными рассказами о своих делах, никто не требует сочувствия (а сам он в сочувствии уже не нуждался), жена наконец отдыхает от готовки, потому что гораздо проще позвонить в ближайший китайский ресторанчик и за три доллара получить на всю семью вечерний «Tripple delight»: тройное блаженство из поросятины, курятины и креветятины. Перебоев с работой не замечено – всякий раз кто-нибудь приезжает, либо для ознакомления с чудесами демократии, либо для торговых переговоров. Игоря отчасти пугала возможность республиканского реванша, потому что республиканцы, приди они к власти, капитально урезали бы все финансирования обменных программ. Мол, нам самим плохо и нефиг помогать третьему миру. Но республиканцы были лишены харизматического лидера, авось ещё подержится недалёкий и непоследовательный саксофонист Клинтон, а при нём Игорю ничто не угрожало.

Вторая переводчица у нас была Юля, очень славная девушка, тоже из бывших преподавателей, вышедшая в Штаты замуж. Юля переживала тогда довольно трагические времена: муж застал её в объятиях своего сослуживца, женатого мексиканца выдающихся габаритов и сказочной мужской силы. Мексиканец был личность могучая и целеустремлённая, со стержнем. В возбуждённом состоянии он удерживал на стержне своей личности четыре мокрых полотенца – правда, в Америке маленькие полотенца. Видимо, за одним из таких экспериментов (так и слышу Юлино восхищённое «хи-хи» – а теперь сумку! а теперь чайник!) их и застал муж. Вместо того чтобы принять участие в этом вполне гиннессовском мероприятии, он выгнал Юлю в три шеи, но развода не дал. Теперь она на стороне жила соломенной вдовой, выжидая по взаимному согласию с мужем, когда он найдёт в себе силы забыть пейзаж с четырьмя мокрыми полотенцами. Короче, Юля была свой парень. Разумеется, в её тихой училкиной жизни никогда ещё не было ничего подобного, и она крайне радовалась своему отъезду, но американизация её не затронула. Она запросто могла выпить с группой, сыграть в тот же преф и рассказать пару историй ещё из тех, что заставляли хохотать всю дамскую курилку её родного МГПИ. Иное дело Игорь. Его ни разу не удалось затащить в компанию. Корректный, парфюмный, дружелюбно-вежливый и всегда отстранённый, он изо всех сил держался за новый статус. Мы втайне ему завидовали: надо же, так недавно, а такой местный!