Пришедшая в мою палату медсестра сочилась презрением.

– Чего орешь? – спросила она у меня. – Не сахарная, не развалишься.

– Мне плохо, – скрипя зубами, ответила я. – Все болит, и очень душно. Можно мне встать и дойти до туалета?

Спрашивать этого не стоило. Открыв окно одной рукой, другой она стащила одеяло и резким рывком подняла меня с кровати. Ноги мои подкосились, и я изо всех сил вцепилась в прикроватную тумбочку. Боль была настолько сильной, что на какое-то время я потеряла способность говорить, чем не замедлила воспользоваться сердобольная сестрица.

– Захочешь обезболивающего, позвони маме! – прошипела мне она и хлопнула дверью палаты.

Последующие сорок минут я чувствовала себя не менее чем Маресьевым. Путь до койки длился целую вечность и, как оказалось, был самым легким из всего того, что мне предстояло. Потому что подойти к кровати с разрезанным брюхом – это одно, а залезть на эту самую кровать – совсем другое… Мышцы живота, отвечающие за «подъем и посадку организма», абсолютно не желали меня слушаться, и, преодолев бесчисленное количество попыток улечься «назад», не согнув при этом тела, я не выдержала и заплакала. Плакать тоже не следовало, потому что от этого стало только больнее, а вожделенное ложе не приблизилось ко мне ни на шаг.

Когда медичка вернулась, я по-прежнему стояла у кровати, ухватив руками тумбочку.

– Ну что, подышала воздухом, девонька? – хохотнула мне в ухо она.

Не успела я раскрыть рот для ответа, как точно таким же рывком, как и вначале, меня запихали обратно в постель. На этом запас моих сил закончился окончательно, и я зарыдала в голос.

– Да, тут у нас не курорт, – довольно точно подметила медсестра. – Поэтому ты время не тяни, а звони родственникам.

В мою руку был засунут сотовый, а медсестра заняла выжидательную позицию напротив.

Я сглотнула и набрала мамин номер.

– Приезжай, пожалуйста, пока они меня окончательно не угробили, – успела сказать ей я, после чего у меня реквизировали трубку.

– То-то, – сказала мне медсестра. – А то анестезиологам по двести баксов отваливают, а с хирургом даже поздороваться не хотят.

– Можешь не переживать. Ты лично не получишь не копейки, даже если мне придется здесь сдохнуть, – весьма высокопарно ответила ей я и на этой патетической ноте вырубилась окончательно.

Впрочем, сделала я это весьма и весьма напрасно.

Через полчаса прибыла зареванная мама, а вместе с мамой – капельница с долгожданным обезболивающим и банка бульона. Похлебав домашней жратвы, я более или менее пришла в себя и к приходу мужа вновь обрела природную злобность и оптимистичность взглядов. Как выяснилось, за время моей отключки родственники ухитрились забашлять всех и вся, включая охранника, дежурившего на входе, но тетеньке, чье милосердие распространялось на меня утром, действительно не дали ни копейки. Причем произошло это не из-за моей личной вредности, а просто потому, что она перепугалась, что я нажалуюсь, и обходила палату стороной. Необычайно довольная этим фактом, я пошла на поправку. В тот же день к вечеру я уже могла встать с кровати с помощью мужа, на следующее утро самостоятельно доползла до сортира, а на третий день вполне сносно ковыляла по больничным коридорам.

Шоу произошло на четвертый день моего пребывания в лечебке, а точнее, на четвертую ночь. Как раз когда я дочитала книжку и выключила свет, чтобы спать, в мою палату привезли пополнение (кто именно привез, я думаю, вы и без меня догадаетесь). Пополнение так жалобно стонало, что, как только врачи вышли, я волей-неволей включила ночник и подошла к соседней койке. На койке лежала девушка, добрую половину тела которой покрывали огромные язвы, а на животе был приклеен здоровущий пластырь, из-за чего я сделала вывод, что девушка пережила точно такую же операцию. Пока я довольно бесцеремонно разглядывала свою соседку, она открыла глаза и попросила у меня воды.

Налив в чашку минералки, я поднесла ее к губам девушки.

– Спасибо тебе, – сказала она, выпив воду. – Меня Катей зовут.

– Меня тоже Катей, – ответила ей я.

– Ты, Катя, только кружку после меня вымой.

– А что такое? – удивилась я.

– У меня гепатит, – ответила мне она. – Не дрейфь. У тебя сигареты есть?

– Сигареты есть, но тут курить нельзя. Я могу до окна тебя допереть разве что.

– Да пошли они, прикуривай.

Я молча прикурила ей сигарету и села на краешек кровати.

Как выяснилось позже, Катю привезли из наркологички с диагнозом «внематочная беременность». Больше всего на свете Катя любила «релашку» и Ашота, с которым они на пару пользовали вышеназванное лекарство и радовались жизни. В наркологичку она попала из-за передоза, а внематочную нашли значительно позже, после чего Катю доставили сюда, в 55-ю.

– И ведь знаешь, Ашот так и не пришел, – переживала Катя. – И туда не пришел, и сюда, наверное, не явится. Как ты думаешь, он вообще-то меня любит?

– Наверное, любит, – ответила ей я.

При мысли о том, что произойдет через пару часов, когда Катя будет отходить от наркоза, меня скручивало. Какое-то седьмое чувство подсказывало мне, что вряд ли ей дадут сотовый телефон для звонка родственникам…

Так и случилось. Под утро Катя выла от боли, а я прикуривала ей сигареты и наливала попить. Единственная моя попытка достучаться до медсестры закончилась полным провалом.

– Ты сдурела совсем, она же наркоманка, какое ей обезболивающее? – сообщило мне заспанное рыло и закрыло дверь сестринской.

Я тихо вернулась в свою палату и до утра просидела на кровати.

Утром прискакала хирургичка.

Бросив взгляд на мою соседку, она выскочила – и через пять минут в моей комнате оказались три санитарки, которые начали немедленно паковать мое барахло по пакетам. До сих пор не знаю, чем именно болела Катя, но все мои столовые принадлежности были унесены в недра сестринской «на дезинфекцию», а хирургичка долго стонала и обещала «спустить семь шкур» с того, кто подкинул мне несчастную наркоманку.

Но переселения в другую палату я ждать не стала. Увидев, что мои вещи собраны, я натянула свитер и пошла к выходу.

За 500 рублей меня выпустили наружу «без расписки», а еще за 100 я поймала такси до дома.

Через полгода мне сообщили, что оперкот даром не прошел и развившийся спаечный процесс вряд ли позволит мне размножаться.

А позавчера, празднуя день рождения собственного сына, я подумала, что нет на свете ничего поганее бесплатной медицины, и написала этот в общем-то печальный рассказ.

Историй, за которые меня по сей день тычут носом сами-знаете-во-что, у семейства моего предостаточно. Прямо скажем, долгими зимними вечерами матушке есть что вспомнить, и на скучную жизнь она вряд ли пожалуется. При этом не могу сказать, что я была каким-то особенно хулиганистым ребенком… Скорее я была ребенком хитрым и изобретательным, но опять же эти качества не врожденные, а приобретенные в результате жизненного опыта и прочих трудностей.