Главное предназначение «Парез-Холла» заключалось в налаживании контактов между клиентами и промышлявшими здесь проститутками всевозможных типов. К последней группе относились все – от юношей, наподобие Джорджио Санторелли, до гомосексуалистов, не благоволивших к женской одежде, и, время от времени, подлинных фемин, что охотились здесь же, не оставляя надежды, что кто-нибудь из заблудших душ переосмыслит свои исконные склонности к их выгоде. Множество начатых в «Холле» свиданий продолжались в ночлежках по соседству, хотя на втором этаже заведения хватало номеров, где оправдавшим доверие Эллисона мальчикам было позволено отправлять свою деятельность.

Но в действительности «Парез-Холл» и несколько подобных ему заведений в городе отличало полное отсутствие келейности, обычно сопровождающей все уранистические дела. Свободные от необходимости вести себя осторожно, завсегдатаи Эллисона чувствовали себя в своей тарелке, сорили деньгами налево и направо, и «Холл» неимоверно процветал. Хотя несмотря на масштаб и необычность всего предприятия, в сущности, он оставался той же дырой, что и прочие заведения: грязным, дымным и унылым кабаком.

Я не пробыл внутри и полминуты, как чья-то маленькая, но сильная рука обхватила меня за туловище, и я ощутил холод металла у самого горла. Судя по густому аромату сирени, где-то за спиной находился сам Эллисон, а металл у горла был не чем иным, как излюбленным оружием одного из близких друзей Вышибалы, Бритвы Райли. Райли, маленький тощий негодяй крайне опасного вида из «Адской Кухни»[14]хоть и был «крысой», но служил у Вышибалы на посылках и разделял его сексуальные пристрастия.

– Я думал, мы с Келли достаточно ясно выразились в прошлый раз, Мур, – прогромыхал Эллисон у меня за спиной. – Ты не пришьешь мне дело Санторелли, понял? Зачем ты вообще сюда сунулся – самый храбрый, что ли? Или совсем рехнулся?

– Ни то ни другое, Вышибала, – ответил я как мог от ужаса четко: Райли славился своей страстью резать людей просто ради удовольствия. – Хотел сообщить, что я оказал тебе хорошую услугу.

Эллисон рассмеялся:

– Ты, писака? Что же ты мог для меня сделать? – Сказав так, он наконец показался передо мной – от его нелепого костюма в клеточку и серого котелка несло одеколоном. В мясистой руке Эллисона дымилась длинная тонкая сигара.

– Я сказал комиссару, что ты не имеешь к этому делу касательства, – прохрипел я.

Он подошел ближе, и его толстые губы раздвинулись, обдав меня вонью дрянного виски.

– Вот как? – Свинячьи глазки блеснули. – И он тебе поверил?

– А как же, – ответил я.

– О! Чего ради?

– Просто я сказал ему, что это не твой стиль.

Эллисон замолчал, пока скопление клеток, заменявшее ему мозг, переваривало услышанное. Затем он улыбнулся:

– Знаешь, а ты ведь прав, Мур. Это не мой стиль! Что тут скажешь… Бритва, отпусти его!

Несколько «шестерок» и завсегдатаев, подошедших поближе, в нетерпении ожидая кровавой бани, разочарованно скрылись в дыму. Я повернулся к жилистому Бритве Райли и успел заметить, как он сложил любимое оружие, спрятал в карман и пригладил напомаженный ус. Поймав мой взгляд, он было упер кулаки в бедра, но я лишь поправил галстук и манжеты.

– Попей молочка, Райли, – сказал я. – Говорят, способствует росту костей.

Райли снова полез было в карман, но Эллисон расхохотался и удержал его, стиснув в своих чудовищных объятиях:

– Да все нормально, Бритва, пускай парень похохмит, тебе не вредно, – сказал он и, повернувшись ко мне, обхватил меня рукой за шею. – Пойдем, Мур, я поставлю тебе выпивку. А ты расскажешь, как тебя угораздило записаться ко мне в приятели.

Мы встали у бара, где я мог видеть все, что прискорбно происходит в «Холле», отраженным в огромном зеркале, тянувшемся за бесконечными рядами бутылок с дрянным пойлом. Памятуя о том, с кем и чем я имею дело, я оставил мысли о бренди (поскольку оное мало того что было ошеломляюще низкого качества, скорее всего, разбавлялось немыслимой комбинацией камфары, бензина, кокаинового порошка и хлорали). Поэтому я заказал себе пива. Пойло, которое мне принесли, возможно, и было некогда пивом. Я сделал крохотный глоток, и тут один из шансонье на помосте принялся немилосердно завывать:

Ах, это имя позабыто,

И сердце матери разбито —

Еще один несчастный, покинувший свой дом…

Эллисон взял себе стакан виски, обернулся, когда один блудливый юнец игриво шлепнул его по заду, и грубо потрепал мальчишку по щеке.

– Ну, Мур? – сказал он, любуясь его подведенными глазами. – Откуда такая доброта? Не говори мне, что тебе захотелось испробовать местного товару.

– Только не сегодня, Вышибала, – ответил я. – Просто я подумал, что уж коль я помог тебе с фараонами, возможно, ты поделиться со мной кое-какими сведениями – ну, сам понимаешь, мне надо материал писать, в таком духе.

Он смерил меня взглядом, а мальчик растворился в шумной толчее.

– С каких это пор великая «Нью-Йорк Таймс» интересуется подобными историями? И где это ты сегодня был – на похоронах?

– В опере, – ответил я. – А «Таймс» – не единственная газета в городе.

– Вот как? – Его, похоже, мои слова не убедили. – Вообще-то я ничего об этом не знаю, Мур. С Глорией обычно все было в порядке. Правда. Черт, я даже пускал ее в комнату наверху. Но потом с ней начались хлопоты. То просила доли побольше, то подговаривала девочек потребовать того же. Так что пару ночей назад я сказал: «Глория, еще раз услышу – и твоя хорошенькая попочка останется сама по себе». Тут она сразу начала паинькой прикидываться, но я больше ей не доверял. Следовало избавиться от нее – не в смысле вообще избавиться, а просто вышвырнуть ее, пусть пару недель на улице поработает, посмотрим, как ей там понравится. И тут – вот это. – Он отхлебнул виски и выдохнул клуб сигарного дыма. – Мерзавка получила то, что ей причиталось, Мур.

Я ждал, когда Эллисон продолжит, но тут его отвлекли два юноши в чулка и подвязках – они истошно орали друг на друга на танцевальном пятачке. В ход уже пошли было ножи, но Эллисон только ухмыльнулся и громко предложил свое решение:

– Эй, суки, – порежете друг друга, никто на вас и не посмотрит!

– Вышибала? – в конце концов спросил я. – Так ты больше ничего не хочешь мне рассказать?

– Это все, – кивнул он. – А теперь не убраться ли тебе отсюда, пока неприятностей не огреб?

– Зачем? Ты что-то прячешь? Может, наверху?

– Да ничего я не прячу, – раздраженно ответил он. – Просто не люблю, когда здесь репортеры шастают. И клиентам моим не нравится. Из них многие – парни солидные, им о семьях да карьерах думать надо.