То, что по сути было войной, со стороны выглядело большой красивой любовью. За кадром оставались одинокие вечера, полные боли и напряжения, во время которых Любочка металась по квартире, где горели романтические свечи и стыл тщательно сервированный ужин на двоих, пока Лёва, обо всем на свете позабыв, пропадал в театре — изводил ли декораторов, вел ли очередную репетицию, а может, еще чего похуже. За кадром были непрестанные домашние скандалы, во время которых Лёва, весь в своих мыслях, пребывающий в бешенстве от того, что Любочка вечно отвлекает его всякими глупостями, бил тарелки и ломал стулья; за кадром протекали Любочкины горючие слезы, имеющие единственной целью привлечь внимание партнера к собственной неудовлетворенной персоне. А в кадре все видели счастливую пару: Лёву, встречающего Любочку у театра с букетом таким огромным, что это отдавало бутафорией, заботливо принимающего ее, раскрасневшуюся, в объятья и несущего на руках до ближайшей трамвайной остановки; Любочку, в обеденном перерыве вяжущую Лёве свитер на зиму или подгоняющую по росту новые брюки. Как тут было догадаться, что для Любочки это лишь возможность обозначить территорию, а для Лёвы — широкий театральный жест, нацеленный на всеобщие аплодисменты?

Никто в городе не удивился подобному альянсу. Кому, как не талантливому Лёве, должна была достаться прекрасная Любочка? Кому, как не прекрасной Любочке, должен был принадлежать талантливый Лёва?

Ах, с каким удовольствием театральные барышни сожрали бы Любочку без соли! В конце концов, она ведь была уже старая, старая ! Как же не совестно было ей покушаться на Лёву, такого молодого?! Но у них не было ни малейшего шанса — нельзя съесть того, кто в упор не замечает, что его едят. А Любочка так была поглощена борьбой, что ничего не видела вокруг. Даже хилый голосок Яхонтова, шепчущего по углам про Любочку привычные гнусности, теперь нимало ее не беспокоил. Впрочем, Яхонтов, ставший с возрастом неприлично сварливым и мелочным, на удивление некрасиво стареющий, давно уже сделался для всех жалким грустным клоуном и до копеечки растратил свой и без того невеликий авторитет.

Времена менялись, но Любочка этого почти не замечала. Она отрезала волосы и выкрасилась, согласно новой моде, перьями, вставила в уши цыганские круглые серьги до плеча, купила в недавно появившемся торговом городке модные «вареные» брюки и большую коробку ярких разноцветных теней, от которых немедленно вспухли верхние веки и зачесались глаза, и там же, в кооперативной палатке, однажды отравилась чебуреком, так что пришлось вызывать «скорую». Она, как все прочие, ужасно утомилась и убегалась, когда по стране велено было в трехдневный срок обменять старые пятидесяти- и сторублевки на новые, а в середине весны того же года, в продовольственном магазине, порывалась устроить скандал, крича на весь свет: «Меня обсчитали!», пока продавцы и покупатели всем миром не убедили ее, что это никакая не ошибка, а просто цены теперь выросли вдвое. Но все это проходило фоном, Любочкиной души не задевая.

С Лёвой было тяжело. За четыре года много произошло всякого, и удерживать его около себя становилось все труднее. Первый же Лёвин спектакль дал аншлаги и вызвал у театральной публики бурный восторг. Критика отреагировала на постановку благосклонно, статьи и рецензии были сплошь хвалебные; очень скоро поступило приглашение на всесоюзный театральный фестиваль. И тут же ленинградские коллеги, одумавшись, стали зазывать Лёву обратно, обещая, что разрешат ему всё, что бы он ни пожелал, — цензура неожиданно для всех разжала зубы.

Любочку ослепило предвкушение большого города. Она была готова сорваться с места хоть завтра, да хоть по-пластунски туда ползти. Ослепление очень быстро сменилось ужасом, что Лёва уедет один, бросит ее на произвол судьбы. И немудрено — формально они не были ничем друг другу обязаны — не родственники и даже не однофамильцы, а так, гражданские сожители. От страха потерять и Лёву, и Ленинград, Любочка ночами тихонько подвывала в подушку, но прямо спрашивать любовника о дальнейших планах боялась, зная его взрывной характер. В тот раз все обошлось — правда, не совсем так, как того хотелось Любочке (гордый Лёва просто никуда не поехал). Но страх потери остался. И Любочка потихоньку, проявляя чудеса дипломатии, стала подталкивать его к тому, чтобы расписаться официально. Ей казалось, что это единственно надежный способ навсегда приковать любовника к себе.

Жениться Лёве было без надобности, но и особенно возражать он не стал — ему было просто лень. К тому же в этом браке виделись Лёве некоторые плюсы. Во-первых, свой дом, и не надо ждать, пока театр выделит тебе казенную квартиру (да и выделит ли? вон что в стране творится); во-вторых, Любочка — баба хозяйственная, хоть и зануда, готовит — язык проглотишь; в-третьих, рожать не побежит — возраст не тот. А раз не побежит, то и не предвидится никаких особенных обязательств, хоть десять раз женись. Ну, поживут сколько Бог даст, а там и разойдутся по-хорошему, если будет надо. В общем, Лёва поартачился для порядка, да и согласился. Любя широкий театральный жест, он преподнес ей свое согласие на Новый год, в виде маленькой бархатной коробочки с обручальными кольцами, тщательно запрятанной внутри огромного букета белых хризантем. Свадьбу назначили на март.

Любочка извлекла с антресолей пыльный чемодан со старыми вещами. Платье Офелии от времени пожелтело, по ткани тянулись ржавые заломы, обозначая места сгиба, свалялись в комок мелкие розочки, пущенные по вороту, но все это были мелочи — столько лет проработавшая с театральным костюмом, Любочка легко привела свадебный наряд в порядок. Он стал даже лучше прежнего — взамен девственной белизны приобрел благородный оттенок слоновой кости. Сначала Любочка боялась, что платье окажется мало, но нет — за всеми треволнениями последних лет она не поправилась, а похудела, и юбку пришлось немного присобрать под грудью.

Подруга Нина, которую Любочка позвала в свидетельницы, возмущалась:

— С ума ты сошла?! Сшей другое, примета плохая!

Но Любочка ее не слушала. Она хотела только это платье, и точка.

Лёва, купив кольца, посчитал свою миссию по подготовке к свадебным торжествам выполненной, и всё-то бедной Любочке пришлось решать самой — искать дефицитное сладкое шампанское, заказывать ресторан и машины, составлять список угощений, заполнять многочисленные приглашения, покупать для жениха костюм, ботинки и запонки. Это отняло огромное количество сил и времени — в магазинах было шаром покати.

А все-таки Любочке чрезвычайно нравилась роль невесты. Так бы и проходила в невестах до старости, честное слово.

Пока Любочка готовилась к свадьбе, Лёва готовился к новой постановке. Он нацелился на моэмовский «Театр». Кто-то говорил, что ставить «Театр» после Яна Стрейча слишком смело, кто-то высказывался даже более резко, находя Лёвины претензии и вовсе глупыми, изначально обреченными на провал, но Лёву это лишь подзадоривало. «Театр» он планировал ставить уже не в ТЮЗе, а в Драматическом, где Любочка работала больше пятнадцати лет. Любочке, конечно, это было лестно. А все-таки подтачивал ее сердце маленький неприметный червячок.