даже не подозревал о том, какой я преступник! Мастер ни в чём не виноват! А я готов понести любое наказание!

Я замер, не вставая с колен, и молча просил Пресвятую Деву помочь и простить меня за все прегрешения. Потом, приоткрыв глаза, я увидел ноги короля: он ходил взад-вперёд и, судя по всему, нервничал. Наверное, не знал, что ответить. Наконец он откашлялся, набрал в лёгкие побольше воздуха и перестал метаться по мастерской: ноги в бархатных туфлях остановились прямо передо мной.

—- Что же... что мы будем делать с этим... с этим... непокорным рабом? — обратился он к Мастеру, заикаясь на каждом слове.

По-прежнему не поднимая головы, я краешком глаза отследил, как Мастер приблизился к моей картине. Точнее, я видел не самого Мастера, а только его ноги — ладные, аккуратные, в чёрных туфлях из кордовской кожи[38]. Он молчал — видимо, рассматривал картину. Король тоже молчал — он ждал.

— Ваше Величество, позвольте мне написать одно срочное письмо, — сказал вдруг Мастер. — Это займёт не более минуты. Потом я отвечу на ваш вопрос.

— Пишите.

Мастер вернулся за стол, и я услышал, как скрипит по бумаге перо. Король вернулся в кресло. Я оставался на том же месте, на коленях. И отчаянно молился.

Но вот Мастер вышел из-за стола. Ноги в кожаных туфлях направились ко мне.

— Встань, Хуан, — произнёс он и, взяв меня под локоть, помог подняться.

Он не сердился! Он смотрел на меня как всегда мягко, даже с нежностью.

А потом он вложил мне в руку письмо. Это письмо у меня с тех пор всегда при себе: я ношу его на груди, в шёлковом мешочке. Мастер написал так:

Я даю свободу моему рабу Хуану де Парехе. Отныне он имеет все права и почести, положенные свободному человеку. Я назначаю его своим помощником, и за выполнение этих обязанностей он будет получать надлежащее жалование.

Диего Родригес де Сильва Веласкес

Когда я дочитал письмо, Мастер вытянул лист у меня из пальцев и отнёс королю. Тот прочитал и лучезарно улыбнулся — впервые за долгие годы, со времён выздоровления Корсо. Зубы у короля были мелкие и неровные, но его улыбка меня совершенно покорила.

Письмо мне тут же вернули. Я стоял безмолвный, счастливый, а из глаз моих струились слёзы.

— Ваше Величество, вы что-то спрашивали про раба? — тихонько напомнил Мастер. — У меня нет раба.

Я схватил его руку и поднёс к губам.

— Нет-нет! — воскликнул Мастер, отдёрнув руку. — Тебе не за что благодарить меня, друг мой! Напротив! Я виноват перед тобой, поскольку в суете дней позабыл дать тебе то, что ты уже давно заслужил своей преданностью и многими достоинствами. Если пожелаешь, будешь моим помощником. И ты всегда останешься моим другом — как бы ни сложилась жизнь.

— Я доволен, — произнёс король, поднявшись с кресла, и направился к двери. Выходя, он повторил: — Да, я доволен.

Поклонившись, мы с Мастером смотрели, как он величественно шествует по коридору, взмётывая коленями полы парчового халата.

— Давай-ка собираться домой, Хуан, — сказал мастер (с этого дня он никогда больше не называл меня Хуанико). — А то жена расстраивается, когда меня долго нет. Да и устал я сегодня.

— Мастер, позвольте...

— Хуан, мы теперь ровня. Называй меня Диего.

— Нет, это невозможно. Для меня вы всегда — Мастер. Ведь так вас называли и подмастерья, и другие художники. Мастер значит не только хозяин, но и учитель, правда?

— Да, ты прав.

— Мне всегда было приятно произносить слово «Мастер», я этого не стыжусь. И я всегда буду почитать вас своим учителем. Вы — Мастер.

— Ну, как хочешь...

Мы шли домой по улицам Мадрида. Шаг мой пружинил, сердце трепетало от счастья: теперь я свободный человек! Я иду рядом со своим Учителем!

— Мастер, — сказал я, когда мы переходили главную городскую площадь, Пласа Майор, — а ведь вы ошиблись, когда сказали, что у вас больше нет рабов. А как же Лолис?

— Лолис принадлежит моей жене, — возразил Мастер.

Я твёрдо решил сделать этот день самым важным и радостным днём своей жизни. Поэтому я произнёс:

— Мастер, помните, в Италии вы предложили мне просить что угодно за спасение этой руки. — Я бережно взял его правую руку в свои тёмные ладони. — Теперь я знаю, о чём хочу попросить.

Он остановился, освещённый последним, горизонтальным лучом почти закатившегося солнца.

— Ты хочешь попросить Лолис, — утвердительно сказал он и улыбнулся.

— Я хочу на ней жениться. Если она возьмёт меня в мужья.

— Я поговорю с супругой. Не вижу причин, почему вам нельзя пожениться, если на то будет обоюдное согласие, — ответил он.

Остаток пути мы прошли молча.

Дома, где я, смиренный раб, прожил столько лет бестревожно, в ладу с самим собой, мне всё вдруг показалось иным. Я смотрел на мир совершенно новыми глазами — глазами свободного человека. Комнаты, коридоры, тёмная резная мебель, огромное распятие с Христом в натуральный человеческий рост и лампадкой у Его ног, бордовые бархатные портьеры, задёрнутые под вечер, чтобы в дом не проник влажный холод и всякая ночная нечисть, — всё дорогое и понятное пространство моего ежедневного существования неожиданно заиграло новыми красками.

Как только мы переступили порог, навстречу нам выбежала Лолис, прижимая палец к губам.

— Хозяйке сегодня совсем худо, — прошептала она. — Мне только недавно удалось её успокоить. Теперь спит.

— Тогда я пока не буду к ней подниматься, — отозвался Мастер. — Принеси нам вина и грецких орехов, Лолис.

Мы уселись в гостиной. Пакита с дочуркой навещали нас очень часто, но сегодня в доме было пусто и тихо. Мы пили вино, ели орехи. Я видел, что Мастер очень опечален. И немудрено: хозяйка сильно хворала, порой её мучили нестерпимые боли, но ещё чаще она просто лежала и плакала.

Когда я попозже сидел на кухне, Лолис вошла и уткнулась лбом мне в плечо. Она не плакала, за ней этого не водилось, это у меня чуть что глаза оказывались на мокром месте, но вздохнула она глубоко и горестно.

— Бедная, бедная моя хозяйка, — причитала она. — Я ведь так полюбила её, Хуан. Знаешь, нам скоро придётся давать ей опий, чтобы снять эти страшные приступы кашля. Надеюсь, король поможет Мастеру