Одним прыжком Петя достиг стола, схватил руку с трубкой,мягким и точным движением вставил мундштук в отверстие на губах и провернул,как проворачивают в замочной скважине ключ. В полой шее Корчмаря отозвалсятихий щелчок – будто старик кашлянул, – и ряд костяных пуговиц, пришитыхпо тесьме, маскирующей шов, отщелкнулся разом, приоткрыв щель, которую Петястал осторожно расширять под скрип внутренних тугих петелек (давно их несмазывали, ох давно, лет сто, возможно!). Тонда, испуганный Петиным воплем, скоторым тот прыгнул к столу, тоже вскочил и топтался у него за спиной, что-тобубня, давая невнятные советы и прищелкивая языком.

– Почкей[9], не тяни… осторожно!Сломаешь!.. Так цо е там? Цо?

– Не знаю… – бормотал Петя, пальцами пытаясьнащупать содержимое укладки… – тряпье какое-то.

Сам себе он казался акушером, спасавшим ребенка, что застрялв материнской утробе.

Вот легонько поднажал, пальцами расширяя щель межвертикальными створками живота, и… и вдруг эти створки раскинулись по сторонами повисли на крошечных петлях, обнажив выстланную синим бархатом полостьтайника, на дне которого лежала холщовая тряпица.

Несколько секунд оба они эту тряпицу недоуменно созерцали.

– И все? – подняв рыжую бровь, насмешливо спросилТонда.

Петя молчал, отчего-то медля прикоснуться к странному улову…

– Стоило день терять, честное слово, – проговорилТонда, вновь усаживаясь за свой стол.

Петя достал из открытого тайника тряпичную горстку с чем-тотвердым внутри и, когда развернул и расправил, удивленно хмыкнул:

– Глянь!

Он поднял правую руку, на указательном пальце которой сиделакрошечная перчаточная куколка: остроносая деревянная головка на тряпичной юбке.На темени человечка был приклеен клок выцветшей красной пакли.

– Кашпарек! – воскликнул Тонда.

– Петрушка, – подтвердил Петя. – Старинный.Только вот уж совсем не понимаю, что бы это значило.

– То значит философская идея: гора родит мышь, –проговорил Тонда. – Нэ блбни, дэй ми покой.

Но минут через десять, когда озадаченный Петя уже привел впорядок Корчмаря, вновь заперев крошечного узника в его узилище, когда со своейухмылкой – ну что, ребята, взяли? – Корчмарь как ни в чем не бывало опятьсидел на столе, небрежно опершись о стену; когда истомившийся Карагёз ужевосседал в рюкзаке с видом индийского магараджи, – Тонда поднялся закрытьза ними дверь и на пороге, как бы между прочим, произнес:

– Вот тэн Кашпарку убохи, ну, которого родил твойбугай… я его где-то видел.

– Где? – Петя хмуро обернулся в дверях. – Онсто лет внутри сидит. Вряд ли когда его доставали. Это какая-нибудь смысловаяначинка. Послание, что ли… А вот про что – никто уже не скажет… – Онпомедлил еще, придерживая ногой входную дверь и думая, стоит ли здесьрассуждать о магических куклах или сначала как следует обдумать всесамому. – Ты вот что, Тонда. Это кукла Лизиной семьи. Может, бабки, аможет, и прабабки… Ну и… помалкивай пока, ладно? Лиза не знает, что она у меня,и я не уверен еще – должна ли узнать. Понял?

– Ничего не понял, как всегда у тебя, – сказалТонда. – Но все понял. Добрже, иди уже, гóрье луковóе. Уменя куча работы.

* * *

…В небе шла полным ходом большая уборка: в серо-молочнойпелене расползлись голубые прорехи, оттуда, сметая пасмурное марево, шел ровныйжестковатый свет, отрезвляя город и людей. Будто кто веником смел снежныйпокров с зеленой меди купола и башни Святого Микулаша, но еще не тронулплотного наста на черепичных крышах домов Малой Страны. Снег на тротуарах былкрепко утоптан, но еще не обледенел, и Петя с Карагёзом за спиной шли,приближаясь к арке Малостранской башни Карлова моста. Абсолютно счастливому псуудавалось время от времени достать шершавым языком то мочку уха с серьгой, токосичку, то шею в вороте свитера; его протез торчал у Петиного уха дуломстаринного мушкета, а клубни пара из хохочущей пасти бесшумно взрывались, какдымки́ от выстрелов…

Итак, что говорит нам о магических куклах та же энциклопедияГолдовского? Надо бы дома полистать. Помнится, там какие-то ужастики обафриканских племенах: из своих мертвых вождей они делают кукол и управляют ими,как марионетками… Милые обычаи, попытки задобрить богов. Что еще? Ремеслодаосских магов-волшебников: те отгоняют злых духов с помощью марионеток… Ну еще– магические обряды малайцев с Суматры: что маг сотворит с куклой, то и счеловеком станет… Погоди, но при чем тут Корчмарь? Если в брюхе у него тыобнаружил крошечного Петрушку, еще не значит, что он – ритуальная кукла. Можетбыть, малютка просто еще более старая семейная реликвия?.. Хм, что ж это заостроумец придумал нашу мрачноватую матрешку?

И для чего?

Карлов мост уже вовсю торговал, предлагал, развлекал,рисовал, музицировал и представлял на каждом шагу. Его гигантская гребенка –все шестнадцать, облицованных тесаными камнями мощных арок – глубоко сидела вреке, процеживая тяжелые зимние воды Влтавы. Широкая снежная аллея вдольгранитных парапетов обжита художниками на брезентовых стульчиках, музыкантами икукольниками, а также целой гвардией керамистов и резчиков по дереву, что,покуривая, слоняются вокруг своих складней и мольбертов.

По центру полукилометрового променада неспешно двигается нестоль густая, как летом, но все ж на удивление оживленная для такого холодногодня толпа туристов.

Где-то на середине моста, под статуей Яна Непомуцкого,должен наяривать Хонза.

– Мы только туда и обратно, а? – чуть повернувголову, спросил Петя. – А потом сразу домой, к Лизе!

Пес немедленно подтвердил согласие, умудрившись достатьязыком до хозяйского уха так точно, что Петя охнул и засмеялся от щекотки – дая с тобой оглохну! – и принялся отирать собачью слюну.

Хонза сидел-таки на брезентовом стульчике и наяривал,заглушая кроткий механический орган-шарманку старого Риши, промышлявшегонеподалеку со своей плюшевой обезьяной. Вернее, наяривало караоке, а Хонза –лохматый, кудрявый, в огромном свитере и тощих вельветовых штанах, в старыхальпинистских ботинках (на правом подвязана шнурком какая-то погремушка, чтовремя от времени тоже идет в дело), – аранжировал мелодии в меру своиххалтурных возможностей. На подтаявшем снегу под ногами на старом гуцульскомковрике лежал игрушечный бубен. Обеими лапищами в митенках Хонза выстукивалритмы по тамбурину, зажатому меж колен, хватал бубен, тряс им, как шаман, неслишком горюя о ритме, и упоенно завывал, зажмуривая глаза, мотая башкой ишироко разевая рот с очень белыми ровными зубами.

У этого обалдуя было четверо детей от очень странной ученойжены, которая сейчас, кажется, получала третье высшее образование, непроработав в своей жизни ни одного дня.