— Да и я как-то не ожидал тебя здесь встретить, — искренне признался Родион.

— А, — махнул тот рукой, будто извиняясь за неуместность своего присутствия, — это бартер.

— Бартер?

— Да, — замялся Валь, — я недавно написал текст для Либэ[27]… Платят они копейки, но зато выделили мне «утешительный» билет на конференцию. Я отказываться не стал, надо же обрастать полезными связями…

Судя по неопрятной одежде и беспокойным глазам, дела у Пьера шли неважно, и «полезные связи» ему бы совсем не помешали. Фрилансеры всегда зарабатывали мало и из кожи вон лезли, чтобы раздобыть «жареных» фактов и продать их какой-нибудь крупной газете. Родион подобных информационных сделок избегал, но Бретон заставил его свое отношение пересмотреть. «На самом деле, — говорил он, — любой источник хорош, любой. Главное, чтобы история была правдивой. Даже если ты убежден, что человек преследует собственные цели, сообщая тебе эту информацию. Их ведь все преследуют — кто политические, кто коммерческие… А кто-то просто сводит личные счеты. Манипуляций не надо бояться, Лаврофф, ими просто нужно научиться управлять». Однако в случае с Валем особого беспокойства Родион и не испытывал: он знал Пьера с незапамятных времен и в наличии каких-либо корыстных интересов не подозревал.

После короткого обмена новостями они договорились встретиться в выходные в баре «У Базиля», где часто околачивались в университетские времена, и не спеша обо всем поговорить.

* * *

Бретон сидел на стопке свежеотпечатанных газет и опухшими от бессонницы глазами просматривал документы.

По темному ковролину была разбросана бумага, что делало его похожим на искривленную шахматную доску. Сигарета редактора давно потухла, но он этого не замечал.

Карьерный путь Марселя Готье изобиловал любопытными эпизодами, каждый из которых мог бы лечь в основу расследования. Правда, биография его главного соперника была не менее увлекательной, в ней ясно прослеживалась пара внушительных финансовых авантюр… Однако выбирать тему сейчас не приходилось: после недавней беседы с Карди у Бретона не оставалось никакой свободы для маневра. Во время этого разговора в завуалированной, но предельно доходчивой форме ему дали понять: либо он работает над «заказом», либо лишается редакторского кресла в газете, которой отдал двенадцать лет жизни.

А вместе с этим — и профессиональной репутации.

Зная Карди, Бретон был уверен, что тот обставит его уход по всем правилам показательного скандала: поводов за свою долгую карьеру он дал для этого предостаточно.

Поэтому вторую неделю подряд, кляня себя за малодушие, редактор пролистывал свою телефонную книжку и изучал архивные записи, пытаясь найти хотя бы одну стоящую зацепку. Опыт подсказывал, что из пяти параллельно разрабатываемых линий в лучшем случае одна сможет привести его к нужной цели. Расследование требовало большой осторожности и немалых усилий, ведь всю добытую информацию необходимо было подтвердить документально, иначе редакции «Мондьяль» нечего будет предъявить в свою защиту в суде. А в том, что газету ожидают многочисленные судебные иски, Бретон не сомневался.

Внезапно его невеселые размышления были прерваны.

Дверь распахнулась, на пороге кабинета стоял Лаврофф, который с недавних пор завел привычку входить к нему без стука.

Бретон грозно посмотрел на нахала поверх очков, но по взволнованному лицу Родиона понял, что тот хочет сообщить что-то очень важное.

Пройдя прямо по лежащим на полу бумагам, Родион уселся на свободный стул и достал из рюкзака какой-то компакт-диск. Бретон сверлил его взглядом, не нарушая молчания.

— Я не знаю, верить этому или нет… — начал Родион. — Он вообще-то мой старый знакомый…

— Вы не только позабыли о хороших манерах, Лаврофф, но и разучились излагать мысли связно?

Родион побледнел и крепко сжал губы.

«Вот спесивая натура, — прищурившись, подумал Бретон, — ну да ничего, со временем пообтешется».

— На этом СD записаны личные беседы мадам Ля Грот с некоторыми высокопоставленными государственными лицами. Если все это правда, то в наших руках — сенсация…

Бретон зажмурился и энергично помотал головой: объяснение его окончательно запутало.

Сесиль Ля Грот была популярной французской актрисой эпохи Эдит Пиаф, женой давно почившего министра культуры и одной из богатейших женщин Франции. Но сейчас ей было глубоко за восемьдесят, и какие разговоры государственной важности могла вести старушка, редактору было совершенно непонятно.

— Знаешь что, оставь-ка это мне. — Бретон пренебрежительно кивнул на диск, который Родион продолжал держать в руках. — Вот закончу дела, и мы все обсудим…

Лаврофф его репликой был явно недоволен.

«Что поделать, каждый молодой репортер мечтает о собственном Уотергейте[28]… А вдруг он все же раскопал что-то стоящее? А-а, ерунда… Потом, все потом, надо сейчас сосредоточиться на главном!»

В девять вечера, когда от слов и цифр в глазах заплясали тошнотворные черные мушки, он собрался было выключить компьютер и пойти домой. Но под руку подвернулся оставленный Родионом носитель.

Тяжело вздохнув, Бретон сунул его в дисковод и надел наушники.

Через несколько часов начальник охраны издательства заглянул в кабинет редактора, чтобы вежливо напомнить: по внутреннему уставу он обязан выпроводить всех из здания и включить сигнализацию — на часах уже полночь…

* * *

«Странная все-таки вещь — память. Как бережно она хранит самые пустяковые детали, пока они имеют для тебя значение. И как быстро стирает их за ненужностью, когда ситуация меняется… Так и с людьми. Был человек в твоем окружении, вы часто виделись, вели похожий образ жизни, смеялись над одними шутками, смотрели одни и те же фильмы, и ты знал наизусть его телефон и даже любимую марку сигарет. Но вот прошло несколько лет, человек этот по какой-то причине выпал из обоймы… и будто не было его. Осталось лишь смутное пятно, какие-то условные очертания личности…»

Такие мысли вертелись в голове Родиона, когда промозглым субботним вечером он направлялся на встречу со своим неожиданно объявившимся университетским приятелем.

Валь позвонил сам, по его тону чувствовалось, что возможности увидеться он искренне рад. Пройдя мимо ярко освещенных витрин книжного магазина и свернув на тесную улицу Гренель, Родион тут же заметил знакомую вывеску. Любезно уступив дорогу стайке студенток, выпорхнувших из заведения, он шагнул через порог и сразу оказался в центре вибрирующей, клубящейся людской массы.