Паша понял, что разговор абсолютно не имеет смысла. Кира еще продолжала говорить, обвинять, возмущаться, а он отвернулся в сторону, ожидая, что в его голове возникнут слова, которые объяснили бы Кире суть ее поступков и их результат. Говорить о попытке самоубийства Роберта ему не хотелось. И он ушел.

Теперь на пляже было почти пустынно, и даже солнце, которому теперь было скучно наблюдать за событиями на боровиковском пляже, скрылось за линией горизонта. От этого казалось, что все вернулось на круги своя, страшный маньяк растворился в тумане, да и не было его никогда на этом тихом берегу, где плещутся зеленые волны, покрикивают голодные чайки, а на песке сидит, не отрывая взгляда от моря, рыжий человек.

Пару раз на песок выходили по-прежнему деловитые представители закона, но цели у них были самые обывательские — погрузить свои истомленные работой тела в соленую воду, счастливо пискнуть, ощутив перепад температур, проплыть, фыркая и отдуваясь несколько метров, и выйти из воды обновленными и счастливыми. Все устают и всем нужно море, даже железным феликсам.

Вдруг возле Седова возник тот самый человек, от беседы с которым Паша оторвал Киру сегодня утром. На нем были льняные светлые брюки и голубая футболка-поло.

— Здравствуйте, — сказал он. — Я так понял, что вы — знакомый той девушки, Киры. У вас с ней близкие отношения, как мне показалось?

Паша поднял на него взгляд, пожал плечами и вернулся к созерцанию морской глади. Ему было плевать, что там казалось этому человеку.

Набивающийся в собеседники товарищ сделал вид, будто не заметил легкого хамства. Значит, ему и впрямь было что-то нужно.

— Виноват, не спросил у Киры ваше имя… Меня Лев Аркадьич называют.

— Павел Петрович, — представился Паша. Он переложил камешек из правой руки в левую и пожал протянутую следователем руку.

— Вы, Лев Аркадьич, что-то спросить у меня хотите?

— Э… — замялся он, опускаясь на песок рядом с Пашей. — Ну, в общем, да. Кира сказала, что это вы вычислили Роберта Аванесовича. Очень интересно, как вы до такого додумались?

Паша усмехнулся, сообразив, это была еще одна маленькая женская месть в Пашин адрес. На этот раз — со стороны Киры. Поэтому и не поэтому тоже тема для разговора, предложенная Львом Аркадьевичем, ему не понравилась.

А раз уж некуда было деться от общения со следователем, Паша решил перевести беседу в сферы гораздо более интересные ему самому:

— В отличие от вас, я верю далеко не всему, что говорит Кира. А вот почему вы так быстро Кире поверили? Роберт Аванесович — уважаемый человек, достойный во всех отношениях. Он живет в Боровиковке почти всю свою жизнь, наладил бизнес, платит налоги. А вы, послушав одну маленькую девочку, не проверив факты, устроили тут показательные выступления и вообще… Вы не можете не знать, что навредили репутации отеля, распугали отдыхающих. Довели Роберта до попытки самоубийства. Зачем так?

Лев Аркадьевич, глядя на Пашу абсолютно равнодушно, произнес:

— Роберт Аванесович в преступлении признался, а то, что он себе вены перерезал, — еще одно доказательство его виновности. Это ему надо было думать о репутации отеля, а не мне. Что же касается Киры, то мы как раз и проверяем ее соображения. Или это все-таки ваши соображения?

— Если бы я считал свои мысли достойными вашего внимания, я бы сам ими и поделился.

— Так поделитесь сейчас! — Следователь впился взглядом в лицо Павла Петровича. — У серьезных людей есть к вам серьезные предложения на этот счет. Вы же человек небогатый, так зачем ломаться? Расскажете нам свои идеи, а они вам компенсируют… моральные издержки.

— Какие еще моральные издержки?

— Ну, вам же, наверное, стыдно вот так просто мужа своей любимой женщины в тюрьму спроваживать? Иначе вы бы давно это сделали. Так ведь?

— Ага, — криво усмехнулся Паша. — Конечно. Вас послушать, так я тут местный альфонс, не сказать бы хуже. С Кирой у меня близкие отношения, и еще любимая женщина…

Следователь поощрительно усмехнулся:

— Да что вы смущаетесь? Дело-то молодое. Кира, конечно, девушка привлекательная, но правильнее свою жизнь с Викторией связать — она обеспеченная женщина…

Паше вдруг стал невыносимо противен весь этот разговор. Он наморщил нос и довольно резко сказал:

— Спасибо, что заметили, как насыщена моя личная жизнь. Но мне самому другое интересно: почему ж вы раньше маньяка на пляже не искали? Третий год подряд девушки пропадают. В один и тот же день, похожие друг на друга. А ваши коллеги и ухом не ведут. Или заказа на маньяка не было?..

— Чего? — повернулся к Седову всем телом Лев Аркадьич. Его лоб избороздили морщины праведного гнева — явно наигранного.

Теперь уж Седов не сомневался в своих догадках:

— Кто-то хочет перекупить отель по дешевке, так? «Заря коммунизма» отремонтирован по высшему классу, пять лет считается самым лучшим местом на побережье, денег приносит — мама дорогая! Чего ж не отнять и не поделить? Репутация прежнего владельца только на пользу пойдет — можно будет привлекать клиентов слухами о номерах с привидениями.

— Что вы паясничаете, молодой человек? — с различимой ноткой ярости прорычал Лев Аркадьич. — Я хотел предложить вам свои соображения высказать, так сказать, помочь следствию, а вы тут разоблачать и клеймить пытаетесь?! Вы думайте, что вы несете! Мы и не таких тут на путь истинный наставляли.

— А меня уже в вашей Боровиковке наставили, — сообщил Паша. — Перелом ребра и лучевой кости. Мне, Лев Аркадьич, терять-то нечего. Я просто алкоголик и неудачник. А мы — алкоголики и неудачники — упрямые.

— Скорее, сумасшедшие, — ответил следователь, поднимаясь с песка.

В бильярдной Паша ощутил, что отель лишился чуть ли не половины своих посетителей. Из трех зеленых столов два были свободны, в баре пустовало около половины столиков, на маленьком танцполе никто не дрыгался.

Ивана тоже не было. Паша знал от Вики, что похороны Ираиды назначены на завтра и Лена вызвалась организовать церемонию. На эти цели Вика передала ей крупную сумму денег. Значит, Иван сейчас занят печальным делом. Думает ли он о похоронах собственной дочери? Скорее всего, именно эти мысли терзают его отцовскую душу.

Паша сыграл партию с одним профессионалом, сыграл другую — с другим. В первый раз он выиграл, а во второй — проиграл.

Он все думал о том, что надо позвонить Вике, а еще лучше подняться к ней в номер, но что-то его останавливало. Быть может, нежелание показаться навязчивым, а еще, может быть, опасение всколыхнуть в своей душе воспоминания, которые лучше было бы не будить. Он был обязан себе признаться, что Вика значит для него намного больше, чем это было бы правильно для них двоих, как для друзей. А она замужем — счастливо и удачно, он — почти женат, ведь он все равно поступит так, как хочет Яна.

Его мысли переключились на Яну. Их брак был предопределен и ощущался им с легкой тоской и в то же время со слабой надеждой. Он не хотел думать об этом, но все равно осознавал: Яна в его жизни олицетворяет надежду. Если сейчас он не попытается схватиться за спасительную соломинку, его план пролонгированного самоубийства осуществится. А последние десять дней показали ему, что в жизни есть не только воспоминания о своей неудаче, не только боль потери, не только тоска о погибшей по его вине женщине, но и… море. Он мог бы вернуться сюда через год вместе с Яной, и через два года, и через три. И через двадцать три года тоже — живой, счастливый, полный надежд и снова смотреть на море днем и ночью.