«15 мая, среда. Передавали, что немцы совершили массированный налет на Роттердам: тридцать тысяч убитых и раненых среди мирных жителей. Неудивительно, что Голландии пришлось сдаться. Теперь для Бельгии наступили тяжелые времена. Полли говорит, что все будет как в прошлый раз: немцы станут сражаться с нами и с французами во Франции. Вот-вот начнут копать траншеи, натягивать колючую проволоку, и так будет годами. Ужасная перспектива! Что же станет с Полли и со мной? Мы ведь не можем спокойно продолжать делать уроки с мисс Миллимент и постепенно стареть, совершенно отрезанные от мира. Полли говорит, что это наименьшая проблема, но как же человеку не беспокоиться за самого себя? Как бы эгоистично это ни звучало, ты живешь сам с собой, день за днем, и от этого никуда не деться. Думаю, меня охватит скука. Повезло Луизе – она учится в театральной школе, и ей разрешают ездить в Лондон с подругой.

Я не смогу жить в Брук-Грин в одиночку. По крайней мере, взрослые не позволят…»

Тут она представила, как живет одна. Встанет утром, поест хлопьев с молоком на завтрак (готовить не надо), наденет пальто, выйдет на улицу, сядет в автобус (у двери, так, чтобы всех было видно). После обеда пойдет в кино, а вечером вернется домой и пожарит отбивную – она ни разу не пробовала, но можно купить несколько запасных и тренироваться. Деньги… Наверное, придется что-то продать. В доме полно вещей – в шкафах, на чердаке, никто и не заметит. Если ей кто-нибудь особенно понравится – кондуктор в автобусе или сосед в кино, – она пригласит его домой на отбивную с коктейлем (она знает, как правильно смешивать напитки из папиного шкафчика). И если он окажется подходящим, она в него влюбится. Все это будет «вода на мельницу», как говорит тетя Вилли.

«Еще одна трудность, с которой приходится мириться, – писательству не учат. Нельзя взять и поступить в «писательскую» школу, как, например, в художественную или театральную, а слово «школа», похоже, действует как магический ключ к одобрению взрослых. То есть меня попросту никуда не пошлют, если я не сменю профессию на что-то стоящее в их глазах. А вот Полли, которую вполне могут отправить в художественную школу, говорит, что не хочет уезжать из дома, пока идет война.

У меня кончается запас книг. Наш дом все больше напоминает необитаемый остров, только совсем не такой интересный…»

Тут она задумалась о взрослой жизни. Перебирая в уме знакомых взрослых, Клэри пыталась представить себя на их месте. Кем бы она хотела быть? Тетей Рейч – ни за что! Каждый день возить Брига в Лондон на поезде, печатать для него письма (хотя она никогда не училась, печатает медленно и делает кучу ошибок). Потом возвращаться, слушать шестичасовые новости, отдыхать до ужина, потому что спина болит, и остаток вечера вязать носки из вонючей шерсти для рыбаков; наконец, слушать девятичасовые новости и ложиться спать. Иногда по вечерам ей кто-то звонил, и тогда она оживлялась, однако разговор всегда был недолгим – видимо, междугородний. «Благослови тебя Бог», – говорила она кому-то, прощаясь (Клэри в этот момент проходила мимо кабинета). Бабушка? Нет уж, она такая старая, почти дожила свой век, хоть это и очень печально. Впрочем, она жила такой тихой, спокойной жизнью, что, может, и протянет подольше. Тетя Сиб – определенно нет. По выходным она вела себя почти как обычно, за исключением прошлого раза, когда дядя Хью после шестичасовых новостей сказал, что надо закрыть дом в Лондоне: он все равно по ночам часто дежурит на лесопилке на случай пожара. Тут тетя Сиб разрыдалась и выбежала из комнаты; дядя Хью пошел за ней и долго не возвращался, потом позвал тетю Рейч, а когда та наконец вернулась, то сказала, что тете Сиб нездоровится. В итоге решили, что на неделе она останется здесь, а вопрос с домом обсудят позже. Весь понедельник она пролежала в постели, а когда встала, выглядела хуже некуда. Она попросила Полли купить ей аспирин и не говорить бабушке – та категорически его не одобряла. Тетя Рейч хотела позвать доктора Карра, но тетя Сибил ужасно разнервничалась и заявила, что слышать об этом не желает. Бабушка заставила ее выпить настойку маранты, еще всучила порошок от несварения, но тетя Сиб тайком вылила его в раковину, и ее можно понять – вкус как у старых железных перил. Однажды Невилл выпил целую бутылку (а надо было всего столовую ложку на стакан воды), у него покраснело лицо, и потом он несколько дней ходил возбужденный, хотя его и не тошнило. Бедная тетя Сиб! Волосы у нее выглядят ужасно – как старые грязные туфли. Она похудела и почему-то стала бесформенной, мешковатой, а на лбу глубокие морщины. Говорят, есть какой-то «критический возраст», они с Полли толком так и не поняли, что это, но дома за последнюю неделю о нем не раз упоминали (не при них, разумеется, – Клэри случайно подслушала, когда горничные меняли постельное белье). Критический возраст… Наверное, не очень хороший возраст, раз она так плохо выглядит. Нет, ей совсем не хотелось бы поменяться местами с тетей Сиб. И уж точно не с тетей Зоуи, которая целыми днями раскладывала пасьянс, если не ела и не шила.

На выходные дядя Хью привез тетю Вилли с Луизой. Луиза выглядит шикарно: оранжевые льняные брюки, изумрудная блузка и кремовый кардиган. Плюс к этому зеленые тени, алая помада и длинные волосы, уму непостижимо! Рассказывает, что каждое утро делает особые упражнения: изображает телом алфавит. Поначалу Луиза охотно проводила время с ней и Полли, но Клэри тут же догадалась, что для нее это лишь предлог поговорить о театральной школе. Взрослые обсуждали только войну, новости о которой становились все хуже и хуже.

– Меня просто тошнит от этих разговоров! – заявила Луиза.

Она достала крошечную пачку сигарет и закурила. Девочки завороженно наблюдали за ней.

– Когда это ты начала? – спросила Полли.

– Месяц назад. У нас в школе все курят. – Она затягивалась и тут же быстро выдыхала дым. – Это мини-сигареты: я не могу позволить себе нормальные, никто из наших не может. Многие курят потому, что нет денег на еду.

– И сколько они стоят?

– Шесть пенсов за пачку.

– Отбивную можно купить за четыре пенса, и еще два останется на овощи, хлеб и так далее, – заметила Полли.

– У нас нет времени на всякие глупости вроде готовки, – сердито отозвалась Луиза. – Если всерьез хочешь стать актером, нельзя отвлекаться на ерунду. У нас один парень, Рой Прауз, вообще обедает только сэндвичами с горчицей. Он прекрасный актер – на прошлой неделе блестяще сыграл Лира.

– А сколько ему?

– Гораздо старше меня – ему почти девятнадцать, но выглядит на все двадцать. Ужасно умный, работает официантом и даже самостоятельно ездил за границу.

– А не слишком ли он молод для Лира? – усомнилась Клэри.

– Ну ты и тупица! – набросилась на нее Луиза. – Ты всерьез думаешь, что в театральной школе учатся семидесятилетние старики? Мы часто репетируем характерные роли, а на уроках грима нас учат, как рисовать морщины поверх пятерки и девятки[8].

Клэри нарочно не спросила, что значит «пятерка и девятка», – обиделась за тупицу.