в силках, но взлететь не могла. Я перебирал в уме самые дикие возможности: подкупить уличных борцов-пехлеванов и напасть на тюрьму; взбунтовать какое-нибудь из диких местных племен и напасть на тюрьму; захватить командование над нашей Казачьей бригадой и напасть на тюрьму. Правда, в последней идее что-то было. Может быть, не стоило следовать ей слишком прямо, но что-то в ней определенно было.

Однако додумать ее я не успел, потому что случилась совершенно неожиданная вещь.

Тут надо сказать, что шаху наскучила игра в расследование, и он отдал его в официальные руки графа Монтефорте, чем, признаться, сильно облегчил мое существование. Правда, я не понимал, с какого боку полицеймейстер собирается решать эту задачку, но это уж было не мое дело. Откровенно говоря, после исчезновения ружья шах несколько охладел ко мне, и я уже не занимал место рядом с его бесценной особой, а все больше толкался среди челяди — всех этих ханов, мирпенджей и сартипов, которые, признаюсь, смотрели на меня со злорадством.

Так вот, в один прекрасный день во дворец явился граф Монтефорте и публично заявил, что нашел-таки фоторужье. Услышав такое, я не поверил своим ушам и подошел поближе, чтобы поглядеть на это чудо. Шах Каджар, похоже, испытывал нечто похожее и с удивлением глядел на итальянца.

По сигналу полицеймейстера стоявший рядом с ним офицер раскрыл богато украшенный кофр, и глазам присутствующих представилось фоторужье Маре. Повелитель издал звук, сходный с ревом племенного быка во время случки и бросился к ружью. Он обнял его крепко и нежно и поднес к лицу. На какой-то миг показалось, что он собирается его поцеловать, но до этого дело все-таки не дошло. Несколько секунд шах пожирал ружье глазами и вдруг вздрогнул.

— Это не мое ружье! — прохрипел он, поднимая побагровевшее лицо на графа.

Помертвевший от ужаса Монтефорте сделал было шаг назад, но тут же опомнился.

— Разумеется, это ружье его величества — сказал он, стараясь говорить уверенно. — Другого такого нет во всем свете.

— Оно не мое! — настаивал шах. — Посмотри, оно другое.

— Нет-нет, оно ваше, — сопротивлялся полицеймейстер.

Шах закипел от гнева и обратил свой взгляд на толпу, очевидно, кого-то выискивая. Я понял, что мое время пришло, и выступил вперед.

— Нестор-дженаб, — сказал шах, — посмотри и скажи: мое ли это ружье?

Я взял ружье из рук шаха и почтительно отступил на пару шагов назад, к Монтефорте. Даже не глядя на него, я чувствовал, как он дрожит. Шах был добрый человек, но в гневе этот добрый человек стоил десятка злодеев, и ждать от него приходилось чего угодно. Вероятно, Монтефорте уже представлял, как ему отрубают его итальянские уши, а самого графа бросают в котел с кипящим маслом.

Я оглядел ружье и сразу увидел, что это модифицированная копия того, что я дарил шаху. Конечно, жулик Монтефорте не нашел моего ружья, но он поступил иначе — написал во Францию.

— И сколько же вы заплатили Маре за этот экземпляр? — спросил я чуть слышно, не раскрывая рта. — Наверное, целое состояние?

— Умоляю, не губите, — так же еле слышно проговорил Монтефорте.

Несколько секунд я размышлял. Потом поднял глаза на шаха.

— Это ружье вашего величества, то самое, которое я вам дарил — сказал я почтительно.

— Ты хочешь сказать, мои глаза мне изменяют?! — взревел Насер ад-Дин.

— Глаза повелителя остры, как глаза сокола, он видит все под небесами, — отвечал я. — Но ружье действительно не то, что было раньше. Очевидно, похититель сам был любителем фотографии. Он усовершенствовал его. Теперь оно стало еще лучше.

И я показал шаху, что именно изменилось в ружье и как теперь им пользоваться.

— А где же вор? — спросил успокоившийся шах, поднимая глаза на Монтефорте.

— Увы, ваше величество, — отвечал хитрый итальянец, — он оказал при задержании бешеное сопротивление, и его пришлось пристрелить…

Из дворца мы выходили вместе с Монтефорте — грудь его украшал орден Льва и Солнца первой степени.

— Благодарю вас, дженерале! — пылко воскликнул граф. — Я ваш должник до конца дней.

— Так далеко не нужно — сказал я негромко. — Вы ведь, кажется, по совместительству начальник городских тюрем? Организуйте для меня побег одному заключенному.

— Проще простого, — небрежно отвечал граф. — Назовите имя.

Я объяснил ему, что речь идет об азиате, который влез в шахский эндерун. Когда полицеймейстер понял, о ком идет речь, он впал в панику.

— Дженерале, — в ужасе закричал он, — это невозможно! Если я его выпущу, мне самому отрежут уши.

— Вы мой должник, — напомнил ему я.

— Что угодно, но только не это!

Мой блестящий план совершено бездарно проваливался из-за трусости Монтефорте.

— Хорошо, — проговорил я сквозь зубы, — я подумаю.

* * *

Домой я не пошел, отправился сразу к Элен. Мне нужно было выговориться, рассказать о своих бедах хоть кому-то.

— Дурак Ганцзалин почему-то решил, что ружье спрятано в эндеруне, и полез туда… Теперь жизнь его не стоит и ломаного гроша. А этот мерзавец Монтефорте боится мне помочь — говорил я с горечью.

— Его можно понять, — заметила Элен. — Никто не хочет лишиться ушей.

— Примерно так он и сказал, — вздохнул я.

Элен задумалась на пару минут, в течение которых я лишь горестно вздыхал о судьбе моего несчастного Ганцзалина. Потом подруга моя подняла свои хорошенькие глазки и объявила следующее. Конечно, если Ганцзалин сбежит прямо из тюрьмы, за это Монтефорте по головке не погладят. Но что, если его поведут на допрос или еще куда-то, и во время перемещения он сбежит? Монтефорте будет уже как бы ни при чем!

Мне пришлось объяснить ей, что сопровождать Ганцзалина будет полицейский конвой, а Монтефорте, как полицеймейстер, несет ответственность и за полицию.

— Ерунда, — отмахнулась Элен, — пусть его везет другой конвой, не полицейский.

— Какой же это другой?

— Не знаю, какой… Например, из твоих друзей-казаков.

Я только головой покачал: Караваев никогда не согласится на такую малопочтенную службу, не дело воинов сопровождать преступников.

— Ну, пусть тогда его перевозит шахский конвой, эти, как их… гулямы, — не сразу вспомнила она трудное слово.

Я опешил: с какой стати гулямы должны перевозить государственного преступника? Да именно поэтому, отвечала Элен нетерпеливо, именно поэтому, что он — опасный государственный преступник.

Я задумался. В этом была своя логика. Простые ленивые ферраши легко могли упустить заключенного, не то что отборные молодцы-гулямы. Это, пожалуй, был аргумент. И такой аргумент, которому поверил бы и сам шахиншах, гордившийся своими гулямами не меньше, чем гаремом.

— Но все равно, — Элен затуманилась, — предположим, даже если его повезут гулямы. Наверняка он будет в кандалах, как он сбежит