— Ну, это уже предоставь мне, — отвечал я беспечно. Если удастся вывезти Ганцзалина из тюрьмы, остальное будет делом техники.

Монтефорте наш план категорически не понравился.

— Под каким предлогом, дженерале, я вывезу из тюрьмы арестованного? — сварливо поинтересовался он.

— Ну, например, под тем предлогом, что в этой тюрьме начнется ремонт, и вы отправляете его в другую, — отвечал я не моргнув глазом.

— Но мне тогда придется вывозить и остальных преступников, — взвился он.

Я сухо отвечал ему, что это уже его личное дело. Он может вывозить арестантов, может делать ремонт прямо вместе с ними, может даже закатать их в штукатурку — меня интересует только Ганцзалин.

— Ремонт будет выглядеть подозрительно. Я никогда не делал ремонт в тюрьме до этого, — защищался граф.

— Тем больше оснований сделать его сейчас. У вас там, наверное, уже стены рушатся…

Граф, почти сдаваясь, бормотал еще, что ремонт — это большие расходы. На что я заметил, что расходы его сиятельства могут быть гораздо больше, если шах узнает, что он обманул его в истории с ружьем.

— О, дьяволо! Вы шантажист! — вскричал Монтефорте. — Я пожалуюсь на вас его величеству!

— А я на вас, — отвечал я холодно. — И, кстати сказать, я, в отличие от вас, не разворовывал ни тюремных, ни полицейских денег.

Монтефорте зашипел от злости и выкинул последний козырь. В городе только одна тюрьма, сказал он, мне некуда переводить арестантов. Я отвечал на это, что мне все равно, какой повод он придумает для перемещения Ганцзалина. Может быть, тот заболеет, и его повезут на осмотр к врачу. А может быть, его просто поведут на допрос к самому Монтефорте. Все это на усмотрение графа, главное, чтобы его вывезли из тюрьмы и повезли в другое место гулямы — это в интересах самого полицеймейстера.

Напоследок граф спросил меня, неужели я собираюсь напасть на гулямов и отбить своего слугу посреди бела дня? Ведь это совершенно безумная затея!

— А вот это уже не вашего ума дело, — ответил я, и разговор на этом закончился.

Узнав о моем плане, Элен назвала меня сумасшедшим. Я весело сопротивлялся: весело — потому что впервые за долгие дни на горизонте хоть немного, да развиднелось.

— Ну, хорошо, даже если выйдет по-твоему, а дальше что? — спрашивала она.

— Дальше видно будет — говорил я. — Как говорил Наполеон, главное — ввязаться в битву.

— У Наполеона была армия, а у тебя?

Этот вопрос меня мало беспокоил. Я как раз сколачивал эту самую армию. Конечно, кто-то скажет, что проще всего было сместить Кузьмина-Караваева, встать во главе Персидской казачьей бригады, сбросить Насер ад-Дина, объявить себя шахиншахом вместо него — и освободить Ганцзалина на совершенно законных основаниях. Но тогда пришлось бы растить усы, как у шахиншаха, спать не с любимой женщиной, а с целым гаремом, проводить идиотские реформы и вообще вести бессмысленное и унылое существование. Нет-нет, на такое я был не готов. Зато мой собственный план чем дальше, тем больше казался мне не только вполне выполнимым, но и единственно возможным.

* * *

И вот настал день Икс. Четверка гулямов забрала Ганцзалина из темницы и повела к главному полицейскому управлению. При этом гулямы ехали верхами, а Ганцзалин трусил за ними следом. Маршрут был составлен так, чтобы пройти через Топ-Мейдан, он же — Артиллерийская площадь. Как бы оправдывая название площади, здесь у бассейна на возвышении стояли пушки на деревянных лафетах, а рядом были сложены гигантские, не по калибру, ядра. Над всеми пушками возвышалась одна, которую вполне можно было именовать Царь-пушкой, такая она была огромная. Ее еще в восемнадцатом веке подарила Персии Россия.

Когда конвойные с Ганцзалином вышли на площадь, их встретила совершенно неожиданная тамаша, то есть развлечение. Это был настоящий цирк. На Топ-Мейдане прыгали и кувыркались акробаты, силачи-пехлеваны упирались головами друг в друга и бросали один другого через бедро и иные предназначенные для этого Всевышним места. Целая компания дервишей устроила огненное представление и глотала пламя в таких количествах, что хватило бы на поджаривание целого стада баранов.

Но венцом всего представления стал театр. Точнее, то, что в Персии называлось театром. Под ужасную какофонию барабанов, барабанчиков и бубнов, покрываемых визгом местных скрипок и флейт, на площадь выбежали мальчики, одетые девочками, в коротких балетных юбочках, и стали отчаянно выплясывать, сопровождая свои танцы самыми неприличными движениями.

Гулямы застыли, уставясь на это дикое представление во все глаза. И тут вдруг могучий пехлеван прорвался сквозь их кордон, забросил к себе на плечо Ганцзалина прямо в кандалах и понесся к гигантской Царь-пушке. Гулямы мгновенно очнулись, пришпорили своих лошадей и поскакали за похитителем. Они почти уже нагнали беглецов, как пехлеван сбил с ног стоявшего у пушки часового, юркнул под орудие, сбросил там Ганцзалина, выскочил наружу и неуклюже побежал прочь. Гулямы заметались по площади, не зная, что им делать — преследовать ли пехлевана или вернуться к Ганцзалину? В конце концов, они столпились возле пушки, но почему-то не смели и шага сделать вперед, чтобы вытащить лежавшего под ней Ганцзалина. Тот сначала лежал, потом, видя, что его не трогают, сел и поднял голову на пушку. Снизу к ней был прикреплен листок с иероглифами — «сиди и не двигайся!»…

* * *

— А что такое бест? — спросила у меня Элен, когда я рассказал ей о своем плане.

— Бест — это убежище, — объяснил я. — Обычно оно расположено рядом с каким-то священными местом. Если человек попадает в такое убежище, вытащить его оттуда силой не имеет права никто, даже сам шахиншах.

— Какое же священное место может быть на Артиллерийской площади? — изумилась Элен.

— Пушка, подаренная российской императрицей, — отвечал я. — Под ней и находится бест. Если Ганцзалин туда попадет, он будет считаться неприкосновенным. Никто и пальцем его не тронет, пока он сам не покинет убежище.

Глаза у Элен загорелись.

— Отлично, — сказала она. — А когда придет ночь, он просто вылезет и убежит.

Пришлось ее разочаровать. Я сказал, что обычно, если кто-то прячется в бесте, рядом устанавливается караул, и беглец отсекается от окружающего мира. Без воды и еды он там продержится недолго и рано или поздно сам выйдет наружу.

— И что же дальше? — спросила Элен. — Или ты снова пришлешь туда пехлеванов?

Я объяснил ей, что второй раз с пехлеванами не выйдет, их теперь и на пушечный выстрел к площади не подпустят. Но, как говорится, не пехлеваном единым…

Первая часть плана прошла на ура. Правда, чтобы нанять всех этих танцоров, музыкантов, акробатов, дервишей и