мне не скажет все прямо.

— Да с чего вы взяли, что это я вас преследую? — спросила она меня.

— Может быть, не вы лично, но вы как агент эндеруна.

Она вздрогнула.

— Откуда вы знаете про эндерун?

— Это вас не касается.

— Как же не касается, когда вы заявляете, что я — агент эндеруна.

Я посмотрел на нее сердито — опять меня держат за идиота. Разумеется, не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что она связана с эндеруном. Гордость, с которой она рассказывала о шахском гареме при нашей первой встрече, подробности его жизни, скрытой от простых смертных — все это прямо указывало на то, что она знает о нем гораздо больше, чем полагалось бы обычной барышне.

— Может быть, вы считаете меня тайной наложницей шаха? — в глазах у нее по-прежнему сверкали искорки.

Я слегка смутился.

— Разумеется, нет. Но есть основания полагать, что наложницей или даже женой шаха является дама из вашей почтенной фамилии. А вы, так сказать, действуете из родственных соображений. И пожалуйста, не говорите, что это не так — теперь, когда я знаю, кто вы, мне будет нетрудно это проверить.

Она улыбнулась.

— Даже удивительно видеть, что мужчина может быть таким умным. Но, несмотря на весь свой ум, в одном вы ошибаетесь. Я не враг вам, я — ваш ангел-хранитель.

— Хорош ангел! — фыркнул я. — Ангел смерти и шпионажа, вот вы кто.

Но она настаивала на своем.

— Враги следили за вами, а я следила за вашими врагами и по мере сил им мешала — сказала она. — Вот посмотрите. Вам подкинули яд, чтобы вас задержала таможня, но вы нашли его. Правда, чуть позже, чем я рассчитывала. Я могла вовсе убрать его из вашего чемодана, но в этом случае подозрение пало бы на меня. Тогда я устроила так, чтобы ваши сумки оказались на улице раскрытыми. Я полагала, что вы тут же начнете их проверять, но вы спохватились перед самой таможней. Я не смогла предотвратить отравление вашего слуги, но я подсказала вам, каким ядом его отравили.

— Как же это вы подсказали?

— Повар спрятал бутылочку с ядом, а я подложила на видное место этикетку от нее. Вы поняли, чем отравлен Ганцзалин, и отыскали противоядие. Единственное, что я не смогла предотвратить, так это покушение на вашу жизнь в горах. Но Всевышний все равно сохранил вас для…

— Для чего?

Она внезапно покраснела и пробормотала что-то вроде: для тех, кто вас любит.

Я уставился на нее с некоторым удивлением, однако разгадывать ребусы было мне некогда.

— А фоторужье? — продолжал я допрос. — Или это тоже не ваших рук дело?

— Конечно, нет. Поймите, эндерун — не единое тело. Там пересекаются и противоборствуют разные интересы. Сейчас там противостоят друг другу две большие партии. Их возглавляют… э-э… две достойные женщины. Одна из них вам симпатизирует, другую вы, как бы помягче выразиться, раздражаете.

Я спросил, не являются ли эти достойные женщины матерями принцев Зили-султана и Мозафареддина-мирзы? Ясмин в ответ лишь лукаво улыбнулась.

— Почему же вы просто мне все не рассказали, к чему эти тайны мадридского двора? — спросил я сердито.

— Во-первых, не мадридского, а персидского. Во-вторых, чрезмерная прямота у нас чревата смертью. Интриги, уловки, фокусы — это все допускается правилами игры. Но если бы я все рассказала вам, я бы стала предательницей, а значит, мишенью.

Я криво усмехнулся. Но ведь сейчас она рассказала все, а значит, стала-таки мишенью? Однако у Ясмин на этот счет было свое мнение. Во-первых, я прижал ее к стене, и ей ничего не оставалось, кроме как сознаться. Во-вторых, а что такого особенного она мне сказала? Что эндерун состоит из противоборствующих лагерей? Разве она назвала хоть одно имя?

Я вынужден был с ней согласиться. Однако верить ей на слово не спешил.

— Интересно, почему я не замечал тех, кто за мной следил и кто вставлял мне палки в колеса? — полюбопытствовал я.

Ответ Ясмин был очень простой: шпионы все время менялись, чтобы не мозолить мне глаза. Это сильно усложняло ей жизнь, она никак не могла упредить следующий ход моих врагов и вынужденно шла следом за ними.

Наконец я задал вопрос, который меня сейчас волновал больше других: где фоторужье. Она не знала. Больше того, она рекомендовала мне бросить это дело — я и так слишком близко подошел к эндеруну, в следующий раз яд может капнуть в мою собственную чашку. Тем более при моей нынешней близости к шахиншаху организовать это легче легкого. Нет, она меня не запугивает, просто пытается уберечь.

Я посмотрел на нее внимательно, она вдруг покраснела и прикрылась веером. Посидев так несколько секунд, Ясмин отодвинула шторки и выглянула из кареты в окно.

— Думаю, наша прогулка окончена — сказала она и стукнула ручкой веера в переднюю стенку кареты.

Экипаж тут же остановился.

— Вы будете по-прежнему следить за мной? — спросил я.

Она засмеялась.

— Не могу вам этого обещать. Да у меня теперь и не получится, вы ведь предупреждены.

И она протянула мне ручку на прощание — совсем как это делают наши барышни. Я ручку целовать не стал, только пожал и вышел из кареты. Мы стояли точно на том же месте, где я сел в ее экипаж. Что ж, спасибо и на том, меня вполне могли высадить где-нибудь за городом, и бей потом ноги, добираясь до дома.

Я пошел прочь, но не утерпел, и напоследок еще обернулся назад. Однако шторки на окнах кареты были плотно задвинуты. Спустя мгновение кучер тряхнул вожжами, и экипаж быстро поехал прочь. Позади меня раздался женский голос.

— О-ля-ля! — сказал голос насмешливо. — А что здесь делает наш Казанова?

Я обернулся — передо мной стояла Элен, глаза ее смеялись. Я и обрадовался, и рассердился одновременно.

— Почему сразу Казанова? У меня была деловая встреча.

— В закрытой карете? Прости меня, милый, но деловые разговоры ведутся в конторах или ресторанах, но никак не в каретах. Тебя все-таки очаровала персидская прелестница?

Я попросил ее перестать меня жалить и осведомился, что она сама тут делает. Она отвечала, что, во-первых, у нее променад, во-вторых, это меня не касается. Но, впрочем, она прощает мне мою ветреность и не возражает против того, чтобы я сводил ее пообедать.

После обеда мы пошли гулять, а потом как-то сам собой настал вечер, я пошел проводить Элен до дома и снова остался у нее. Это вышло так естественно, что я даже почти не мучился совестью. Собственно, о чем мне