Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кирилл вошел с террасы и увидел ее.
– Иди ко мне, – позвала она, уже не скрываясь, – я хочу тебя.
Он начал торопливо снимать с себя одежду, словно боялся, что не успеет. Он лег на нее – не целуя, не лаская, а просто пытаясь взять. И она ощущала его силу, ее снова переполняли нежность и страсть.
– Милый, милый, Кирюша… мой милый…
Но его штурм продолжался всего несколько минут. А потом она почувствовала, как он снова слабеет. Постыдно слабеет. Заливается краской стыда, все еще пытается, сопит, тискает ее бесплодно, как куклу.
И сдается, отпускает ее от себя нетронутой.
Вот он сидит на постели. И она тоже садится на скомканных простынях.
– Да ты ничего не можешь, – бросает она ему, своему мужу, – ты слабак, ничтожный жалкий слабак!
Она толкает его ногой в грудь. И срывается с постели, накидывает прямо на ночную рубашку куртку и выбегает в ночной сад – под майские звезды.
Та ночь…
Сестра Инна помнит, что случилось дальше в ту ночь.
Как она безутешно рыдала там, в саду у яблони. Жизнь, ее жизнь – она считала ее конченной, выброшенной под откос. В леспромхозе, в глуши, с таким мужем, который полный импотент… И ей никогда, никогда не позволят развестись с ним – они же оба дети священников. В их семьях развод – это…
В леспромхозе на Свири… где прихожане пьют, где нет ничего… И семьи у них тоже не будет, не будет детей…
Она плакала в саду под звездами, пока не окоченела.
А когда под утро вернулась в дом…
Ее поразила могильная тишина.
Она еще подумала – он спит? Муж ее спокойно спит после всего?
Она вошла в комнату и увидела Кирилла, лежащего поперек кровати. Рядом на полу валялась коробка из-под снотворного.
Кирилл хрипел. Она подбежала к нему, лицо его исказила судорога, пальцы скрючились, впиваясь в простыню.
– Грехххххх… – просипел он, – я ссссогрешил… вызови «Ссскорую» мне…
Она схватила мобильный со стола. Но вдруг…
Сестра Инна – тут, в своей келье, – закрыла глаза. Положила дрожащую руку на газетный сверток с подвенечным платьем. Что лукавить перед самой собой здесь и сейчас, когда все скоро решится? Она тогда, в ту ночь, не стала звонить врачам. То есть позвонила, но уже гораздо позже.
Муж хрипел в агонии, наглотавшись таблеток. А она вышла на террасу и закрыла за собой дверь. Приход в леспромхозе на Свири, вечная, бесконечная, постылая жизнь вдвоем без детей, без развода… Она думала об этом в тот момент.
Она стала звонить в «Скорую помощь», лишь когда Кирилл перестал дышать. Машина «Скорой» приехала на дачный участок из Сергиева Посада еще через сорок минут.
Все было кончено с их семейной жизнью.
Медовый месяц…
Потом пришлось через многое пройти, через полицейское расследование…
Но не это главное – главное, как смотрели на нее мать и дядя, требуя объяснений происшедшего. Наташа Зотова все объяснила своим родным. Мать и дядя приказали ей уйти в монастырь.
С тех пор минуло четыре года. И вот она в Высоко-Кесарийском монастыре. И все прошлое тут видится как сквозь пелену.
Открылась дверь кельи и вошла сестра Римма.
– Готово? – спросила она.
– Да.
– Покажи, – сестра Римма прислонилась спиной к двери кельи, – сюда никто не войдет, покажи мне. Хочу видеть.
Сестра Инна развернула газетный сверток и расправила подвенечное платье на своей жесткой монашеской постели.
– Очень хорошо, – похвалила ее сестра Римма. – Ты постаралась. Для НЕЕ – для Неотвратимой, для Святой. Ты постаралась. Скоро Она это оценит.
Явившись на работу в понедельник, Катя решила не тревожить Страшилина. Пусть, если нужно, сам ее разыскивает, приходит и звонит. Совместного воскресного обеда ей, как говорится, вот так хватило.
Закончилось все мирно, хотя под конец обеда с суши и роллами в японском кафе Катя все ждала, что ее коллега вот-вот начнет заказывать саке после пива. Но нет, на этот раз Страшилин скромно ограничился двумя бокалами пива «Асахи».
В кафе Катя настояла, чтобы каждый расплатился за себя. Страшилин лишь плечами пожал. И сказал, что отвезет ее назад домой.
И отвез. Две пинты пива никак не сказались на вождении. На Фрунзенской набережной у своего дома Катя вышла из машины и поблагодарила его. Страшилин кивнул. Он не улыбался.
Катя направилась к подъезду и… снова, как в прошлый раз, оглянулась.
Страшилин смотрел ей вслед. Но лишь только она обернулась, нажал на газ, и машина, взвизгнув покрышками, ринулась в сторону Крымского моста.
И вот на следующий день, работая у себя в пресс-центре над обычной журналистской текучкой, Катя все ждала, ждала…
Сначала терпеливо, с этакой внутренней усмешечкой, затем все более беспокойно. Но от Страшилина – ни слуху ни духу. К обеду Катя начала проявлять признаки нетерпения. Что же это он? Вчера сам напросился, пригласил, а сегодня… Да и где он? Может, на совещании? Или уехал в «Маяк»? А может, вообще с ним что-то случилось вчера, ведь нетрезвый, вполне мог вечером где-то в баре еще добавить и…
Черт возьми, с ним все в порядке? Может, он в аварию угодил?
Пять, нет, семь (!) раз Катя бралась за свой мобильный, где остался номер Страшилина. Хотела уже звонить, вот-вот готова была кнопку нажать в одно касание – и не нажимала.
Снова томилась в ожидании. Написание статеек для «Криминального вестника Подмосковья» шло из рук вон плохо, потому что голова занята не тем. Не обстоятельствами убийства Уфимцева, нет, не той информацией, которой они делились со Страшилиным, а тревожными мыслями о нем самом.
Как он?
Где он?
Почему почти целый день он не выходит на связь?
И в половине шестого Катино терпение лопнуло. Нет, она не стала звонить ему. Она закрыла свой ноутбук с недописанным репортажем и направилась в уголовный розыск – там знают все, там она все и разузнает.
Едва она заикнулась о «следователе следственного комитета» в дежурной части уголовного розыска, как дежурный молча показал ей в конец коридора на дверь самого последнего кабинета.
Катя шла мимо приемной шефа криминальной полиции полковника Гущина, находившегося сейчас в отпуске, и лишь вздыхала украдкой – как работа со Страшилиным отличается от того стиля работы, к которому она привыкла с Гущиным.
Она постучала в дверь кабинета и вошла. Маленький кабинет со столом – в нем страшно накурено, стол завален бумагами, протоколами. И посреди всего этого производственного следственного хаоса – Страшилин. Без пиджака, с распущенным узлом галстука, с сигаретой, прикушенной в углу рта. Что-то печатает на ноутбуке толстыми пальцами.