– Стоять.

Скрип, скрежет и прокуренный голос:

– Я не нужен больше?

– Нет. Иди.

– Вперед! – Это уже нам.

Ноги ступают на более ровную и мягкую поверхность.

Куда нас ведут?

Словно в ответ на мою мысль, звучит команда:

– Стоять! Пришли.

Чьи-то пальцы сдирают с глаз повязку, не особо заботясь о сохранности волос.

Невольно жмурюсь от неожиданно яркого света.

Рядом дрожит как осиновый лист Нинка. Чуть впереди вертит головой Федя.

Все одеты одинаково. В длинные махровые халаты на голое тело. Пояс не положен – а то мало ли чего от отчаяния удумаем.

Сунув повязки в карман, надзиратель отходит к стене.

У меня была уверенность, что сейчас нас погрузят в машины и повезут. В арабский гарем или турецкий бордель, не суть важно. После первого же взгляда на окружающую обстановку мнение поменялось. Не похоже, чтобы нас готовили к отправке.

Исподволь озираюсь, ища подсказки. Зачем мы здесь?

Длинный коридор, зарешеченные камеры. Только в отличие от того места, откуда мы пришли, здесь значительно… более обжито, или, вернее будет сказать, обустроено. Стены и полы покрыты коврами, в камерах тоже. Кровати узкие, но фабричные, с толстыми матрацами. В углу каждой камеры ведро, служащее отхожим местом, но благодаря крышке запахом это не показывающее. Рядом с кроватью находится стол. Раньше такие в советских учреждениях канцелярскими назывались. Только вместо ящиков сияет пустота. Не гостиничный номер, но за временное пристанище гастарбайтера сойдет. Лишь потолок напоминает о том, что мы находимся в пещере, вырубленной в каменной толще.

С моего места хорошо просматриваются две камеры. Обе заняты. В одной на кровати сидит молодой парень, уткнувшийся чуть ли не носом в толстенную книгу. В соседней стоит у решетки девушка. Глаза красные, заплаканные. На губах видна запекшаяся кровь. Распахнувшиеся полы халата оголили бледный живот, треугольник каштановых волос и ярко-красный след плети, наискось пересекающий ноги выше колен.

Сомнений в том, чьих рук это дело, не возникает.

За спиной коридор перегорожен железными листами, на дверях пара внушительных засовов. Замки навесные, массивные. Такой и ломом не свернешь.

Дальше по коридору виднеется аналогичная перегородка. Только дверь открыта, и из нее в этот самый момент показывается плюгавенький мужик, согнувшийся под тяжестью носилок.

«Замучили несчастную», – мелькает мысль. Но уже в следующее мгновение понимаю, что тучная женщина на носилках жива.

Приподняв голову, она смотрит на нас.

Второй мужчина, несущий носилки, отличается от впередиидущего разве что отсутствием на черепе растительности да цветом халата. На первом он темно-бордовый, у этого же – нежно-розовый.

Приблизившись к нам, носильщики замирают. Судя по ровному дыханию, путь их был близок.

Женщина на носилках свешивает ноги и садится. Носильщики с трудом удерживают равновесие. Роскошный шелковый халат с китайскими драконами на боках сбился набок, обнажив поросшие черными волосами ляжки. Большой рыхлый живот лежит на ногах, едва не доставая коленей, обвислые груди болтаются, словно пара крупных арбузов в авоськах. Лицо заплыло жиром, так что глаз почти не видно. Лишь крохотные голубые бусинки блестят сквозь узкие щелочки. Щеки свисают, словно брылы бульдога. Эту картину лишь усугубляют роскошные темно-каштановые волосы, пышной волной ниспадающие на плечи. Вблизи сильнее бросается в глаза, что она уже весьма стара.

– Какое многообещающее пополнение, – всплеснув руками, восклицает старуха. – Я так рада вас видеть.

– Отвечать! – орет карлик, размахивая плетью.

Сжавшись, я бормочу:

– Да-да-да…

– Я Великая Екатерина, – сообщает женщина. – И когда я спрашиваю вас, вы отвечаете негромко, но внятно. И не забываете добавлять «Великая Екатерина». Ясно?

– Да.

Свист плети и крик.

– Да-а! Великая Екатерина.

Досталось бывшему приятелю.

Не желая разделить его участь, мы с Нинкой в один голос повторяем:

– Да, Великая Екатерина.

– Я довольна.

– Начтем с тебя. – Палец-сосиска указывает на Федю. – Как звать?

– Федор Петрович, – отвечает парень и, скорее почувствовав, нежели заметив движение карлика, поспешно выпаливает:

– Великая Екатерина.

– Ты. – Палец нацеливается мне в лицо. Мясистые губы блестят, словно натертые маслом.

Сглотнув, отвечаю:

– Настя, Великая Екатерина. – Некоторые уроки усваиваются быстро. И страх – не самый плохой учитель.

– Ты, – палец смещается вправо.

– Н-нинка, Великая Екатерина. – Голос подруги дрожит так сильно, что сомнений в том, что она на гране нервного срыва, – нет.

– Вот и познакомились.

Широкая улыбка старухи диссонирует с холодным блеском глаз. Это трудно выразить, но что-то во взгляде проглядывает нечеловеческое. Иное. Ощущение, что на тебя смотрят два кусочка льда. Вроде бы с холодным равнодушием. Вот только равнодушие это какое-то злое, даже жестокое. Словно у древнего идола, которому кусочки горного хрусталя заменяют глаза, из века в век взирающие на льющуюся у подножия жертвенную кровь.

– Если вы поймете, что теперь вы никто, – продолжая улыбаться, Великая Екатерина скользит взглядом с одного лица на другое, – и покорно примете свою судьбу, – мы подружимся. Ясно?

– Да, Великая Екатерина.

– Хорошо.

Массивное тело возвращается в горизонтальное положение.

Носильщики проседают, но, справившись, довольно резво выполняют приказ.

– В покои.

Дождавшись, когда дверь за троицей закроется, карлик щелкает плетью и орет:

– Чего встали? Или думаете, что вас в покои тоже понесут?

Здоровяк надсмотрщик, пройдя немного по коридору, оборачивается к Господину Кнуту:

– Сюда?

– Давай. Не думаешь же, что новые жильцы привередничать будут? Вперед!

Поспешно шагаем к Петру Евгеньевичу. Следом топает карлик, почему-то хихикая.

Петли заскрипели, протестуя. Распахнув дверь во всю ширь, здоровяк делает приглашающий жест.

– Ты. – Рукоять плети болезненно ткнулась под ребра.

Ойкнув, заскакиваю в камеру.

С тем же противным скрежетом дверь закрывается. Звонко щелкает замок.

– Обживай, – роняет Петр Евгеньевич и направляется к следующей камере.

Узники следуют за ним.