Зимы в Южной Кирилии всегда были мягче, чем на севере. Однако в этом году снег падал, как пепел.

Или, может быть, это и был пепел, подумала Шамира, поднимая голову к небу, затянутому серыми облаками.

Они завязали ей глаза и заперли на несколько дней в задней части повозки из черного камня. Солдаты просовывали миски с холодным борщом и черствым хлебом через зарешеченное окно ее движущейся тюрьмы. Она насчитала шесть-семь дней, прежде чем повозка остановилась.

Двери распахнулись настежь.

Сначала свет ослепил, и чьи-то руки крепко сжали ее, когда ее вывели наружу. У нее кружилась голова от тяжести черного камня, связывающего ее запястья и лодыжки, но Шамира стояла прямо и гордо.

Они находились в южном кирилийском городе, отличавшемся цветными домами и извилистыми улицами, грязными по сравнению с прямыми, широкими дорогами северных городов. В воздухе чувствовался привкус моря.

И все же то, что когда-то было оживленным, процветающим городом, превратилось в тлеющие руины. Ветер доносил едкий запах и горечь смерти. Дома вокруг выгорели дотла. Насколько хватало глаз, дым неровными клубами поднимался к небу.

Длинная процессия имперских патрулей выстроилась перед ней вдоль улицы. Они, казалось, ждали. Шамира даже не потрудилась попытаться добраться до своей силы родства, до своей связи с Братом и Сестрой и потоком Времени. Наручники из черного камня невыносимо холодили ее кожу.

А затем на мир вокруг них, казалось, опустилась жуткая тишина. Далеко за линией Белых плащей, между серыми завитками, усеивающими небо, появилась тень, которую очерчивал прозрачный оттенок белого, ее волосы были черными, как жидкая ночь, на фоне рубиново-красных губ. Ветер затаил дыхание, и падающий снег, казалось, расступился перед ней, когда она ехала верхом на своей лошади, рассекая две линии своей армии, словно разделяла волны.

Белый плащ, сопровождавший Шамиру, грубо толкнул ее на колени.

– Окажи почтение, старая нандийская гадалка, – рявкнул он.

Шамира высоко подняла голову. И все же, когда фигура приблизилась, страх вонзил свои длинные когти в ее сердце.

Славная императрица Кирилии осадила коня и, взмахнув плащом, спустилась вниз. Рядом все Белые плащи опустились на колени, их головы были низко опущены, руки сжаты в кулаки на груди.

Глаза Морганьи скользнули по ним и остановились на Шамире. Она улыбнулась.

Вблизи она казалась вырезанной в монохроме, как статуя, ее красота была еще более ужасающей. И ее глаза – Шамира никогда не видела таких холодных глаз. Она подумала о картинах, изображающих холодное, мертвенно-тихое Северное море.

Морганья повернулась и зашла в ближайший к ним дом. Двое Белых плащей, сопровождавших Шамиру, вскочили на ноги и потащили ее вперед. Они прошли через разбитую витрину.

Внутри здание выглядело как разоренный ресторан. Обломки были разбросаны по деревянным половицам вместе с остатками пищи. Кабинки стояли тихие и пустые, скатерти развевались на призрачном ветру, выцветшие желтые узоры покрывал толстый слой пыли.

В задней части ресторана послышалось какое-то движение. Появился мужчина. На нем был серебристый меховой плащ, его черные волосы разделял пробор над длинным бледным лицом. Больше всего беспокоили его руки: с длинными пальцами и безвольные, как у чудовищного бесцветного существа.

– Кольст императрица, – пробормотал он, его голос звучал мягко и скользко, обвивая Шамиру, словно змея.

Кулаки Шамиры сжались крепче. Ветры, которые кружились вокруг нее, казалось, шептали об опасности.

«Боги, дайте мне силу», – подумала она, собравшись с духом.

Императрица повернулась, ее взгляд впился в Шамиру, как когти.

– Освободите ее, – приказала она резким, как сталь, голосом.

С несколькими щелчками наручники спали, и ей показалось, что она снова дышит. Звук, цвет, свет пронеслись сквозь нее в бесконечной реке Времени, шепот Брата и Сестры наполнил колодец ее души. Она видела призраков прошлого, мелькающих по дому: среди них был мальчик с гладкими рыжими волосами, которые отражали отблески света лампы.

Она знала этого мальчика.

У Шамиры чуть не подкосились колени. Это был дом Юрия.

– Ты знаешь, почему ты здесь, гадалка? – голос императрицы ласкал ее, как ужасная колыбельная, возвращая в настоящее.

– Для меня это не имеет особого значения, – прохрипела Шамира хрипло после долгого молчания. – Я ничего тебе не дам.

Императрица одарила ее очаровательной улыбкой. Она была невероятно красива, как все и говорили, и Шамира с грустью задумалась, какая часть ее путешествия пошла не так. Проблески ее прошлого кружились позади нее, как тени; шепот и крики оскорблений. Она родилась во тьме, в ненависти и страхе, и выбрала этот путь.

Перед Шамирой предстало второе лицо: свирепые карие глаза под тенью капюшона. Она знала другую, подумала она, которая родилась в тех же обстоятельствах.

И эта девушка выбрала свет.

– Это был дом лидера повстанцев, – сказала Морганья. – Два дня назад они пронюхали о моей имперской инквизиции и сбежали. Я хочу, чтобы ты, гадалка, выяснила, куда они ушли. Проследи их с помощью своей силы родства. – Она сделала деликатную паузу и протянула руку. Между ее пальцами болтался плакат: мокрый и перепачканный снегом и сажей. Но Шамира мгновенно узнала нарисованную на нем фигуру, изгиб ее малинового плаща. – Я хочу, чтобы ты, – продолжила Морганья мягким и опасным голосом, – нашла ее.

Надежда зажгла яростный огонь в сердце Шамиры. Ана сбежала.

– Я не могу выследить человека без его вещи, – ответила она, ее слова были отрывистыми и сухими. – Что еще более важно, я просто не буду этого делать.

Морганья впилась в нее взглядом.

– Приведи мать, – сказала она.

Движение Белых плащей, стоявших у двери и по всему ресторану; звук чего-то, что тащили, и глухой удар.

Шамира посмотрела вниз и почувствовала, как ее лицо заливает краска.

Перед ней лежало тело, но это был не тот труп, который она видела. В прошлом: женщина, обнимающая маленькую девочку, ее лицо исказилось от смеха, огненно-рыжие волосы собраны в пучок. И та же самая женщина, готовящая на кухне, пятна супов и соусов усеивали ее выцветшую льняную юбку.

Сцена изменилась, и женщина несла Юрия на руках и осторожно укладывала его в задней части маленькой повозки, под мешками со свеклой и картофелем. Она плакала, целуя свою дочь снова и снова, а потом повозка тронулась с места, и она побежала за ними, следуя так долго, как только могла, пока ее старые ноги не подкосились.

Еще одна сцена – она стояла среди обломков, сжимая в руке метлу, застыв, когда дверь со скрипом открылась и в ее дом вошли двое мужчин. Один был одет в бледно-белую одежду и носил на щеке след от слезы; другой был соткан из теней, с длинными белыми руками.