Онагры остановились, двуколка с треском перевернулась, рассыпав багаж и выбрасывая на дорогу рядом со мной ошалевшего Бруса.

Однако случилось именно то, чего я хотел. Лежащие среди остатков упряжи и отчаянно ревущие тягловые животные и перевернутая повозка, бессильно вращающая колесом в воздухе, моментально воздвигли перед ними баррикаду.

Первая стрела ударила в тот момент, когда повозка переворачивалась, и воткнулась в выпуклый бок онагра. Животное отчаянно взвизгнуло, словно протрубив, еще две стрелы со стуком ударили в дно повозки, следующая с резким посвистом мелькнула над самой его головой, словно стальной шершень.

В нашем багаже не было луков. Да они бы и мало пригодились.

Брус неловко ворочался, тряся головой, кровь ручейком текла по его лицу и капала на дорогу, новые стрелы с мерзким чавканьем втыкались в бока животных, которые отчаянно бились среди разорванной упряжи. Я подполз, чтобы схватить посох шпиона и прижать его к себе. Вытащил меч, высвободил клинок на другом конце посоха, превратив его в копье.

Брус тоже полз по ржавым камням, пачкая их кровью из разбитой головы, но вместо оружия прижимал к себе серебряную маску жреца. Еще одна стрела отскочила от скалы рядом с повозкой. Древко с треском расщепилось, превратившись в странный цветок.

Походило на то, что толку от Бруса не будет. Он надел маску; я слышал, как гудит внутри словами литании к Подземной Матери.

А они – бежали.

Я видел, как соскакивают со скал и несутся в сторону двуколки с обнаженными мечами. Я слышал топот тяжелых военных сандалий.

Трое.

Они были уже в десятке шагов, когда из ущелья вышли еще трое. Двое с луками в руках, и один в тылу. Эти не бежали, просто шагали к нам; лучники с наложенными на тетиву стрелами. Это были не изогнутые клееные луки загонщиков, обычное охотничье оружие. Я сумел заметить, что все нападавшие одеты разнородно, главным образом в цвета средних каст.

Двое лучников и четверо пехотинцев.

На меня одного.

Брус лежал, скорчившись, на земле.

– Все сама даешь и все сама забираешь… – донеслось до меня.

Я не мог сбежать и оставить его здесь, да они бы запросто меня догнали. На этой пустоши я стал бы для стрелков минутным развлечением.

Единственным шансом был редут из перевернутой повозки и то, что они не ждали отпора. Кем бы они ни были, нападая на странствующего с адептом жреца. На двух безоружных путников.

Я спрятал меч внутрь древка и решил сражаться посохом. Пусть он окажется тем, чем должен, – чередой смертельных неожиданностей. Пусть мой противник узнает, что у меня есть меч, лишь когда тот погрузится в его внутренности.

Я еще успел вырвать из повозки сломанный и разорванный зонт и упереть его в землю, после чего присел за ним в готовности, держа палицу под мышкой.

Я слышал, как они перекрикиваются на бегу, слышал, как щебень скрежещет под подошвами тяжелых кожаных сандалий.

Я позволил огню моей души разгореться снова. Бросил в него все, что наполнено злой силой. Словно пропитанные маслом тряпки и просмоленные щепки. Воспоминание о Маранахаре. Пожар, пожирающий Облачные Палаты. Окровавленные лапы, потрясающие головой моей Айины. Нагие люди, набитые в загородку для жертвоприношения Подземной Матери. Мгновения короткие и быстрые, будто искры. Пусть горят. Пусть ревут. А потом – пусть потекут по моим венам.

Мне нужно пробудить в себе тигра. Я тигриный детеныш. Всегда им был. Я – Пламенный Штандарт, Владыка Тигриного Трона, каи-тохимон клана Журавля.

Я чувствовал, как меня переполняет огонь, как гудит в голове, прыскает из глаз, расширяет ноздри, приподнимает мне верхнюю губу. Чувствовал, как отрастают у меня тигриные клыки.

Я услышал, как они кричат друг другу:

– Старик здесь! Голову разбил! Малого не вижу!

– Ищите шкатулку! – раздалось вдали, и тогда я узнал голос Мирах. Адептки, которая могла быть Мирах.

И тогда некто ударом меча отбросил зонтик, под которым я корчился.

И я позволил огню взорваться.

Я выстрелил из своего укрытия как свернувшаяся змея. Палица свистнула в воздухе, когда я был еще в полете, ударила солдата сверху, в запястье, кость треснула, мои ноги впечатались в землю среди его воплей, второй конец палицы попал ему в кадык, враг рухнул спиной на мое бедро, кувыркнулся и грохнулся оземь, вздымая облачко пыли.

Второй прыгнул на меня с мечом, поднятым к виску острием вперед, и с выставленным плечом. Как тот, кто привык укрываться за щитом.

Я провернул кольцо, сзади щелкнуло, я крутанул посохом, который уже стал копьем. Уклонился, ударил, парировал древком и пнул мужчину в колено, уклонился, снова парировал, клинки звякнули, и мы отпрыгнули друг от друга.

У него была рассечена ладонь, кровь начала капать на землю, в пыль, поднятую нашими ногами. Мы стали кружить друг вокруг друга, словно собаки. Все это длилось миг-другой. Странный, растянутый во времени миг. Тот, кого я свалил, еще не сумел встать, третий, что сидел над Брусом с мечом в руке, смотрел на нас с удивлением, но уже прыгал в мою сторону, я видел его распахнутый в крике рот, слышал, как Брус бормочет в маску: «Темножители! Свиньи расколотого мира! Гнев Матери!»

Мы снова схлестнулись, внезапно и яростно, меч щелкнул о твердое древко, удар, блок, укол копьем, уклонение, удар, уклонение.

Словно кто-то – внезапно и быстро – заиграл на кебирийских барабанчиках. В странном, диком ритме танца пустынных воинов.

И снова тишина.

Третий прыгнул ко мне, но остановился на полушаге, схваченный лежащим Брусом за пояс. Они свалились на землю, Брус рычал молитву, словно это было проклятие.

Мы снова кружили друг вокруг друга. У моего противника было широкое загоревшее лицо со шрамом, что вился через щеку и по подбородку, разорванная рубаха разошлась, открывая украшенную татуировками грудь, по которой текла кровь из неглубокой раны. Его глаза напоминали продолговатые капли застывшей смолы.

Он уже не был в стойке пехотинца. Кружил, склонившись на полусогнутых ногах, выставляя клинок вперед, будто нож. Это ветеран больших дорог, бедных переулков, поножовщин и шулерства. Он провел десятки схваток, но не мечом – и не с противником, держащим копье.

Тот, кого я повалил первым, стал подниматься, тряся головой и хрипя, держась рукой за горло. Лучники уже подбегали, я слышал топот их сандалий за повозкой.

Они уже поняли, что все пошло не так, как задумывалось.

А потом я слышал только барабанчики, играющие на тренировочном, покрытом стриженой травой плацу. Спокойный голос Мастера Войны, и флажки, бьющиеся на весеннем ветру. Полированные древки в руках и отзвуки барабанчиков. Военный танец.

Я перестаю думать.

Мое тело само знает, что делать. Копье поднимается, крутится в моих руках, живет. Оно – часть меня. Мое тело танцует в ритме барабанчиков.