Говорят, что Моктесума, стремившийся к примирению, дал Кортесу еще драгоценностей и предложил одну из своих дочерей. Кортес держал себя вежливо, но холодно. «Моктесума, – сказал он, в изложении Диаса, – я поражен, что ты, доблестный правитель, объявлявший себя нашим другом, мог приказать своим капитанам, служащим на побережье возле Ташпана, поднять оружие против моих испанцев. Я поражен также их наглостью – они грабят города, которые держит и защищает наш король и господин, и требуют от них индейцев и индианок для принесения в жертву, кроме того, они осмелились убить испанца [Эскаланте] и лошадь». Он еще раз припомнил ему попытку устроить засаду в Чолуле, обвинил Моктесуму в подстрекательстве его военных вождей и вассалов к убийству испанцев, а затем резко потребовал, чтобы Моктесума сопровождал его в испанский лагерь.

Оказавшись лицом к лицу с этой маленькой группой бородатых вооруженных людей суровой внешности, Моктесума не только предложил отозвать Куальпопоку и его офицеров из Наутлы, расследовать происшествие и, если необходимо, подвергнуть их наказанию, но даже пообещал направить туда нескольких вождей с печатью бога войны, маленькой каменной фигуркой, которую он носил на руке, для обеспечения выполнения приказа. Однако Кортес продолжал настаивать, вежливо, но твердо, чтобы Моктесума сопровождал его. «Я горячо умолял его, – пишет Кортес, – не огорчаться по этому поводу, потому что он не окажется пленником, но будет иметь полную свободу; что я не буду чинить препятствий исполнению его приказов и предъявлять притязания на его владения, и что он может выбрать любую комнату, какую ему угодно, во дворце, где жил я, где он и останется, к его удовольствию, уверенный, что ему не придется терпеть никаких помех или неудобств, напротив того, кроме его собственных служителей, и спутники мои будут также подчиняться его приказаниям».

Безусловно, Кортес шел по лезвию бритвы. Стоило Моктесуме крикнуть, и в комнату ворвалась бы его гвардия; весь город поднялся бы с оружием, и в этом случае ни один испанец не ушел бы живым. После целого часа препирательств Моктесума по-прежнему отказывался покинуть дворец, и Хуан Веласкес начал проявлять нетерпение. «Какой прок во всех этих словах? Или мы его забираем, или убиваем». Донья Марина не стала этого переводить, вместо этого она посоветовала Моктесуме подчиниться воле испанцев. «Я знаю, что они будут обращаться с тобой с почестями, подобающими такому великому правителю, как ты. Но если ты останешься здесь, ты умрешь».

Моктесума подчинился. Но не прежде, чем сделал последнюю попытку избегнуть этого унижения. Он предложил в качестве заложников своих законных детей, сына и двух дочерей. Он был королем почти восемнадцать лет, он являлся абсолютным властителем над всеми людьми его мира, и за все это время ни один человек не осмелился взглянуть ему прямо в лицо. Он был одновременно диктатором и религиозным лидером. Привычка к абсолютной власти, присущая такому высокому положению, должна была неизбежно вызвать возмущение, когда сам этот человек внезапно подвергся угрозе физического насилия. Но его воля к сопротивлению уже в течение долгого времени медленно сходила на нет. Неудержимое продвижение этих теуле из-за моря стало частью некромантского кошмара его верований.

И все же невозможно не признать, что, окажись он перед лицом любого другого человека, кроме самого Кортеса, он не отдался бы лично в его власть. Только личный магнетизм и целеустремленность этого человека держали его в повиновении, как это происходило и с его собственными людьми, и со всеми индейскими вождями в городах, через которые проходило его войско. Моктесума пытался проводить политику умиротворения, но теперь он, должно быть, убедился, что дорога уступок длинна и ведет в конце концов к поражению. Стоит ему добровольно перенести свое жилище в испанский лагерь, оправдывая себя, без сомнения, высокой целью – спасти свой народ от полного уничтожения, – и для него уже не будет пути назад. Этот единственный шаг превращал короля в безвольное орудие в руках завоевателей.

По приказанию Кортеса с Моктесумой обращались с максимально возможным почтением, принимая все меры к тому, чтобы по крайней мере внешне он был бы пленником не больше, чем в собственном дворце. Однако невозможно скрыть захват правителя в центре его столичного города. В отведенных ему покоях он по-прежнему являлся великим властителем. Но при каждом выходе за пределы лагеря, для выполнения ли религиозных ритуалов, или на охоту, его теперь всегда сопровождал эскорт вооруженных испанцев.

Дней через двадцать Куальпопока прибыл в Мехико с сыном и пятнадцатью представителями знати. Невероятно, но он подчинился вызову и печати Уицилопочтли, хотя, должно быть, знал, что произошло с его королем и господином. Он прибыл в город в богато украшенных носилках на плечах своих слуг и вассалов. Моктесума встретился с ним, а затем передал его, вместе с сыном и свитой, Кортесу на суд. Нет никаких записей, свидетельствующих о том, как Кортесу удалось склонить его к этому малодушному отказу от своего права вершить суд. Мы также не в состоянии судить, действовал ли Куальпопока по приказанию Моктесумы или нет, когда противодействовал продвижению испанцев в провинцию Тушпан. Но мы знаем наверняка, что это малодушное предательство по отношению к подданному, мгновенно прибежавшему, как пес, на зов хозяина, было роковым для его диктаторской власти. Возможно, он до сих пор не осознавал до конца всей жестокости людей, с которыми имел дело. Весь месяц, что Кортес провел в Мехико, он держал себя в жесткой узде. Внешне он поддерживал с Моктесумой добрые отношения, всегда был дружелюбен, часто шутил, был вежлив и даже проявлял сочувствие. Законник в нем смягчал требования целесообразности соображениями дипломатии. Теперь же глаза Моктесумы внезапно раскрылись и на другую сторону характера этого человека. Куальпопока, его сын и свитские были сразу же подвергнуты допросу. Гомара однозначно утверждает, что после того, как Кортес встретился с ними, «их допросили еще более сурово». А поскольку в результате этого последующего допроса от них были получены признания в том, что действовали они по прямому приказанию Моктесумы, разумно предположить, что Кортес позаимствовал методы допроса у инквизиции: что их пытали. Жестокий же приговор определенно позаимствован у Святой палаты. Кортес приказал сжечь их живыми у столба, публично, на большой площади. После этого он объявил Моктесуме, что он изобличен, и приказал заковать его в цепи. Желая подвергнуть его дополнительному унижению и понадежнее довести до его сознания преподанный урок, Кортес установил столбы и кучи дров рядом с покоями Моктесумы.

На такой невиданный прежде вид казни, должно быть, сбежался весь город. Огонь был разожжен, приговор вынесен, и, как пишет Гомара, люди «смотрели в полном молчании». Жизнь в Мехико ценилась дешево, дешевле даже, чем в Испании того времени. Однако на индейцев, приученных к смерти на жертвенном камне, к разбрызгиванию крови на алтаре богов и к ритуальному вкушению человеческой плоти, эта новая, варварская для них, форма убийства подействовала как сильный шок. Весть об этом событии, подобно лесному пожару, распространилась по долине Мехико и дальше через горные проходы до самых отдаленных провинций. Не только мешики, но весь индейский мир оказался парализован страхом. Хуже того, причастность к этому их короля, его молчаливое согласие с происходящим ударило по самым корням их покорности избранному лидеру.