Несмотря на плен, несмотря на сожжение Куальпопоки и заключение в темницу Какамы и троих других королей, включая его собственного брата, слово Моктесумы по-прежнему было законом. Кортес так описывает эту сцену: «Все это он сказал им, проливая обильные слезы и испуская сильнейшие вздохи, какие только может испустить человек; и все эти вожди, которые его слышали, также рыдали вместе с ним так сильно, что в течение значительного времени были не в состоянии отвечать. И я заверяю Ваше Священное Величество, что среди испанцев не было ни одного, кто слышал бы все это и не испытывал сильного сочувствия».

Таким образом, Моктесума публично, в присутствии королевского нотариуса и свидетелей, стал вассалом императора Карла, и все его приближенные, и все люди Мехико последовали его примеру. Настало время решить вопрос о дани. Во все золотодобывающие провинции были направлены экспедиции, а к привезенным золотому песку и самородкам, ко всей собранной дани Моктесума добавил содержимое сокровищницы своего отца, сказав: «Когда вы отправите это к нему [к императору], скажите ему в вашем письме, что послано это его верным вассалом Моктесумой». И он добавил, что пошлет еще несколько очень ценных камней: «Это чальчиуите, их нельзя отдавать никому, кроме вашего великого правителя, ибо каждый из них стоит две ноши золота». Он также дал Кортесу двенадцать духовых трубок, «украшенных чрезвычайно прекрасными рисунками совершенных тонов, на которых были фигурки множества разных птиц, животных, цветов и различных предметов, а оба конца окантованы золотом в пядь глубиной, а также и середина, и все очень красиво сработано». К духовым трубкам прилагался кошелек из золотой сетки для шариков, и Моктесума пообещал, что сами шарики, которые он пришлет позже, будут из чистого золота. Он добавил, и звучало это довольно жалко, что он бы хотел отдать императору еще больше, все, чем он владеет, но это будет очень немного, «ибо все золото и драгоценности, что у меня были, я уже отдал вам в то или иное время».

В это же время были вновь вскрыты сокровищницы во дворце Ашайакатля, и началась дележка добычи. Это заняло три дня, и как при всякой дележке, кое-кто остался неудовлетворенным. Берналь Диас утверждает, что Кортес присвоил треть огромной груды сокровищ еще до того, как была выделена королевская пятая часть. Кроме того, он пишет, что некоторые из капитанов Кортеса, в частности Хуан Веласкес де Леон, заказали себе золотые цепи и золотые столовые приборы, значительно превышающие по весу их долю. Специально для этой цели из соседнего города Аскапоцалько привезли ювелиров, им сам Кортес заказал драгоценности и огромный обеденный сервиз. Солдатам тоже кое-что перепало, и в это время особенно процветала игра на деньги в самодельные карты.

Шум, вызванный недовольством от дележа добычи, был настолько велик, что Кортес счел необходимым произнести одну из своих ярких дипломатических речей, предложив даже поделить на всех ту пятую часть, которую его люди согласились выделить ему, избирая капитан-генералом. В конце концов сказочно прекрасные серебряные и золотые изделия из сокровищницы были переплавлены в слитки. Были изготовлены гири, выделена королевская пятая часть и относящиеся к ней золотые стержни помечены самодельным клеймом. Кортес получил обещанную ему пятую часть; ему вернули также затраты на снаряжение экспедиции, стоимость уничтоженных кораблей, даже стоимость отправки посольства в Испанию. Брат Бартоломе де Ольмедо и священник получили двойные доли, такие же, как капитаны, аркебузиры и мушкетеры, арбалетчики и те, кто привел с собой лошадей. Не были забыты и оставшиеся в Вера-Крусе семьдесят человек, за погибших лошадей также было заплачено. В конце, пишет Берналь Диас, мало что осталось, «так мало, в самом деле, что многие из нас, солдат, не хотели даже притрагиваться к этому». Он утверждает, что Кортес сделал некоторым из них подарки, как бы в виде поощрения, а потом щедрыми обещаниями и гладкими словами заставил примириться со своей долей.

Эти огромные сокровища были видимым, материальным свидетельством успеха экспедиции. Как бы то ни было, дележ добычи необычайно повысил боевой дух армии. В отношении самого себя Кортес знал, что эти сокровища купят ему признание на родине и, вне всякого сомнения, укрепят его положение. Однако он обладал слишком государственным умом, чтобы рассматривать золото как единственную цель завоеваний. В письмах к императору он подчеркивает, что все шесть месяцев с момента прибытия в город 8 ноября 1519 года его войско было активно занято «умиротворением и завоеванием многих провинций, густонаселенных стран, огромных городов, городков и фортов; а также обнаружением шахт и раскрытием многих секретов владений Моктесумы… столь многих и чудесных, что они почти невероятны». И все это, указывает он, с добровольной помощью самого Моктесумы и индейцев. Испанцы даже вспахали девяносто акров земли и устроили там своего рода опытную сельскохозяйственную ферму, пробуя выращивать маис, бобы и какао, разводить кур, а также уток на перо. В поисках новой и лучшей якорной стоянки Кортес договорился с Моктесумой об изготовлении пиктографических карт побережья Мексиканского залива и направил Ордаса с десятком людей для исследования реки Коацакоалько. Все эти занятия вкупе с обязанностями охранников и необходимостью постоянно быть настороже на случай мятежа не давали скучать его людям.

Нигде не описано, в какой степени свободные часы испанцев скрашивались «братанием» и общением с местным населением, об этом умалчивает даже Берналь Диас. У Кортеса и его капитанов, как нам известно, были индейские «жены», однако мы не знаем, каким образом он заботился об удовлетворении сексуальных аппетитов своих солдат. Дисциплина в войске поддерживалась очень строгая, и нет сомнения, что Кортес жестко придерживался собственных инструкций, запрещавших сожительство с женщинами-нехристианками. Существует вероятность, что реально было «обращено в христианство» гораздо больше женщин, чем свидетельствуют официальные записи.

Помня о могуществе церкви дома, в Испании, Кортес, должно быть, всегда в первую очередь заботился об обращении мешиков в христианство, низвержении их идолов и предотвращении человеческих жертвоприношений. Это было не только вопросом целесообразности. Кортес и его капитаны – да и многие из его солдат – искренне верили, что участвуют в крестовом походе. Гомара утверждает, что вскоре после ареста Моктесумы Кортес почувствовал себя достаточно сильным, чтобы приступить к низвержению идолов. Моктесума убедил его воздержаться, поскольку мешики, без сомнения, отчаянно сопротивлялись бы подобному святотатству. Гомара цитирует длинную речь, в которой Кортес изложил все, что должен был сказать с точки зрения Святой палаты, и добавил, что уже велел воздвигнуть кресты и образа Девы Марии и других святых среди идолов в алтарной комнате большого теокали. «Это христианское деяние завоевало Кортесу больше чести и славы, чем если бы он победил их в сражении». Это конечно же политическая запись, предназначенная для официального потребления. Кортес никоим образом не мог позволить себе подобной атаки на ацтекский истеблишмент и жреческое сословие, пока не подавил мятеж Какамы и пока мешики не поклялись в верности императору.

Фактически именно теперь, впервые ощутив себя хозяином положения, он наконец мог позволить излиться своему гневу в отношении дьявольской деятельности жрецов. Был ли тот отчаянный акт осквернения святынь преднамеренной акцией, или это было непроизвольной реакцией отвращения, историкам неизвестно. Однако поскольку этим были сведены на нет результаты нескольких месяцев сражений и его дипломатической деятельности, естественно предположить второе.