Елена не слишком осталась удовлетворена ответом и посматривала на бомжа с подозрением. Утром, едва придя в себя, Поликарп отправился к колонке. И, как Елена ни уговаривала его лечь, мол, он еще очень слаб, что бредил ночью и что вначале надо бы измерить температуру, а уж ледяную-то воду ему пить ни в коем случае нельзя, – сунуть градусник под мышку он еще позволил: температура у него оказалась 38 градусов, – но и только. Лекарства пить бомж не стал и даже рассердился, что ему их вчера насильно сунули, он про это не помнил. Когда он размотал свою ножищу, Елена увидела, что вокруг раны появились опухоль и краснота, и сказала, что без антибиотиков теперь не обойтись. Может, и колоть придется. Но бомж заверил ее, что это ерунда, что у него шкура дубленая и что все это не стоит того, чтобы она – тут он опять назвал ее прекрасноволосой – беспокоилась о нем.

Опомнившись, она позвонила Клаве, сестра долго ворчала, мол, с нею не соскучишься, то одно у нее, то другое, пропали куда-то, ночевать не пришли, а она тут переживай, мало ей своих проблем. Спросила, говорить-нет Алевтине, что они на Пластунке торчат. Пока не надо, наказала ей Елена и велела вообще никому не говорить, что они здесь (эти-то, наркоторговцы, ведь живы, а кто их знает, что у них на уме). Попросила еще у сестры денег взаймы, мол, отдаст в конце лета, когда подработает на отдыхающих. Клава обиженно отвечала: на твои ведь деньги живем, твоей дочери, то есть, чего ты одалживаешься, бери – трать. Елена вздохнула и, делать нечего, решилась отправить Сашу за деньгами. Жить-то на что-то надо. Клаве велено было привезти деньги на вокзал, к такому-то часу, и захватить еще книгу Медеи, Александр к назначенному времени должен был подъехать туда.

Елена поставила варить «кирзуху», хорошо, перловая крупа завалялась в доме, еще Медеина, громадину бомжа ведь кормить чем-то надо, а почти всю колбасу Александр с утра пораньше умял. Она нарвала полкастрюли крупного, размером с палец, тутовника. Перед тем как отправиться в город, Саша съел половину ягод, но много еще осталось, да и шелковичные деревья росли вдоль поселковой дороги по эту сторону изгородей, и рвать тутовник могли все кому не лень. Она наказала Александру, прежде чем подходить к Клаве, хорошенько оглядеться, вдруг наркоторговцы вздумают проследить за Клавой от хостинской квартиры, а черную машину он теперь хорошо знает… Саша сказал, что это перестраховка, и в глубине души Елена была с ним согласна. Она надеялась, что встреча с бомжом, которая оказалась для наркодилеров хорошей встряской, отбила у тех всякую охоту встречаться с ними, ведь наверняка они объединили их и бомжа-громилу в одну команду.

Помешивая кашу, Елена думала про Поликарпа, который лежал кверху очками в соседней горнице. Не похоже было, что бомж живет, или жил, где-то по соседству, как он рассказывал вчера. Разве только в соседнем лесу… Но расположение Медеиного дома Поликарп знал хорошо, и, Елена ни минуты в этом не сомневалась, конечно, это его следы она видела возле дольмена в то утро, когда сюда заявились менты. Он припрятал шкатулку – и тем спас ее от больших неприятностей. Но как он здесь оказался? И в ту ночь, когда они пытались омолодить Клаву, где он был? Клаве мерещился чей-то взгляд, она все время говорила, что за ними кто-то наблюдает… Фу, ужас! Это был он? И ведь его она встретила тогда, на вокзале, в первый свой новый день…

Дверь хлопнула – Поликарп вышел на улицу. В распахнутое окно Елена увидела, что бомж, подойдя к богатырской хатке, подтянулся на руках, залез наверх и лег там, на голом камне, разбросав руки-ноги. Вдруг, откуда ни возьмись, слетел пропащий ворон, он спланировал прямехонько на бомжа и уселся на его раскрытую грудь, на серебряный крест, будто решил, что бомж мертв и нельзя ли попробовать, каков он на вкус.

– Загрей, кыш, Загрей! – закричала Елена и замахала на ворона руками. Бомж, услышав, приподнялся, обернулся, посмотрел на нее в окне и крикнул:

– А вы, значит, приятели? Я очень рад, прекрасноволосая, а то я думал, что придется представлять вас друг другу. – И он, как собаку, погладил ворона по изогнутому туловищу. А ворон каркнул свое коронное: «Сесыппуна!»

Елена так и вздрогнула! Бомж и ворона знает, впрочем, он говорил ведь, что бывал у Медеи… Ей вдруг пришло в голову, что ночью он бредил не по-нашему: может, он знает, про что каркает ворон? Может, они говорят на одном языке? Елена вышла из дому и, подойдя к бомжу – при ее приближении он поднялся и сел на крыше, а ворон, сорвавшийся с Поликарповой груди, покружил в воздухе и устроился на его плече, – поинтересовалась:

– А что это такое – сесыппуна? Вы случайно не знаете? А то он все: сесыппуна да сесыппуна, а что за сесыппуна?..

Бомж протянул ей с крыши свою гигантскую руку – левую, ту, что без рукава, мускулы бугрились под его загорелой кожей, будто морские булыжники под волной, – и сказал:

– Идите к нам, прекрасноволосая…

Елена замялась на мгновение, но он схватил ее руку своей ручищей, и не успела она оглянуться, как взлетела на крышу хатки. Крыша оказалась теплой, хотя солнце не так давно еще встало, и сидеть на ней было очень приятно. Поликарп постучал по камню костяшками пальцев, как стучат по дереву, когда боятся что-нибудь сглазить. Елена в недоумении уставилась на него. Он еще раз постучал по крыше богатырской хатки и сказал:

– Вот – сесыппуна. Богатырская хатка – по-убыхски, сесыппуна.

– А откуда вы знаете этот язык? – спросила после молчания ошеломленная Елена. – А… вы… вы случайно не убых?

Бомж проверил козырек своей кепки, крепко ли прилеплен к очкам, и покачал головой:

– Увы мне! Я и не убых.

– А язык откуда знаете? – не сдавалась Елена. – Его здесь никто не знает, тут ведь ни одного убыха не осталось после 1864-то года, когда они все в Турцию уплыли, – стала проявлять она добытые в библиотеке знания. – Они там ассимилировались, осталось несколько человек, которые считают себя убыхами, да и те языка не знают.

Поликарп пожал плечами и повернул голову к ворону, который клюнул его в очки, едва не разбив и второе стекло, бомж стряхнул ворона с плеча, и Загрей, обиженно каркнув, полетел на чердак. Оглянувшись, они проводили его взглядом и опять повернулись лицом к солнцу, которое сияло над соседней, изумрудно-зеленой горой. Поликарп сказал:

– Бывал в этих местах. Я же говорил, прекрасноволосая. Я много раз здесь был.

У Елены от сознания чудес, которые содержал этот ответ, страшно забилось сердце, но, покосившись на него, она спросила простое:

– А эту крышу кто, интересно, на место положил? – И она тоже постучала по крыше дольмена.

– Первым делом после поисков отца моего я пришел сюда, и когда понял, что не только батюшка здесь, но и другие тоже проникли… или другой… Когда узнал, что случилось здесь с вашей соседкой… Я действительно захотел хоть чуть-чуть навести тут порядок и положил крышу богатырской хатки на место. Это не составило труда.

– Не составило труда, – эхом повторила Елена, вспомнив, как бомж перевернул кверху колесами черную машину. – А правда, что она валялась в стороне от хатки?