— У тебя кончилась туалетная бумага, — сообщила Рива, разрушив мои видения. Сама я уже несколько недель пользовалась салфетками из бакалейной лавки — как она раньше этого не заметила. — Вообще-то я хочу выпить, — сообщила она. Ее каблуки застучали по плиткам на кухне. — Извини, что я ввалилась к тебе. Но мне так плохо.

— Что там у тебя, Рива? — простонала я. — Выкладывай. Я плохо себя чувствую.

Я услышала, как она открывала и захлопывала дверцы шкафов. Вернулась Рива с кружкой, села в кресло и налила себе джин. Рыдать она прекратила, лишь скорбно вздохнула, потом еще раз и выпила.

— Кен переводит меня. И он сказал, что больше не хочет со мной видеться. Вот так. И это после всего. У меня был такой день, что я даже не могу тебе рассказать. — Тем не менее она сидела передо мной и рассказывала. Целых пять минут она потратила на описание того, как, вернувшись с ланча, нашла на своем столе записку. — Короче, можно вот так, записочкой, порвать с человеком. Короче, ему вообще наплевать на меня. А я вроде как секретарша. И у нас исключительно служебные отношения. Но ведь все было не так!

— А что было, Рива?

— Мы любили друг друга!

— О!

— Короче, я захожу к нему, а он: «Оставь дверь открытой!» И у меня колотится сердце, потому что… ну, ты понимаешь… Записка?.. Так что я закрыла дверь и говорю: «Что такое? Как ты можешь?» А он: «Все кончено. Я больше не могу видеться с тобой». Прямо как в кино!

— А что было в записке?

— Уведомление о повышении, меня переводят в Башни. И это в самый первый день, когда я вышла на работу после маминых похорон. Кен был на похоронах. Он видел, в каком состоянии я находилась. И вот внезапно все позади? Как же так?

— Ты получила повышение?

— Марш открывает новую фирму — по кризисному консалтингу. Риски терроризма, бла-бла. Но ты слышала, что я сказала? Он больше не хочет меня видеть, даже в своем офисе.

— Какой мудак, — рассеянно отозвалась я.

— Я знаю. Он трус. Знаешь, у нас была любовь. Настоящая!

— Правда?

— И как можно теперь все прекратить?

Я сидела с закрытыми глазами. Рива говорила без умолку, повторила шесть или семь раз свою историю, причем каждая версия высвечивала новый аспект их отношений, и Рива его соответственно анализировала. Я пыталась отключиться от смысла ее слов и просто слушать звук ее голоса. Надо признаться, что появление Ривы меня обрадовало. Пожалуй, она была не хуже видака. Ритм ее речи был таким же знакомым и предсказуемым, как реплики в любом фильме, который я смотрела сотни раз. Вот почему я так долго терплю ее, думала я, лежа и не слушая ее рассказ. С первых дней знакомства эти ее бесконечные описания романтических бредней и горьких разочарований, бесконечные «если бы» да «кабы» стали для меня вроде колыбельной. Рива была магнитом для моего страха. Она прямо вытягивала его из меня. Когда она находилась рядом, я чувствовала себя буддийским монахом. Я была выше страха, выше желаний, выше мирской суеты. В ее компании я могла жить текущим моментом. У меня не было ни прошлого, ни настоящего. Никаких мыслей. Я была слишком развитой и умной для ее болтовни. И слишком холодной. Рива могла злиться, впадать в депрессию или экстаз. Я нет. Я отказывалась это делать. Я хотела ничего не чувствовать, быть чистой доской. Тревор признался однажды, что я показалась ему фригидной, и меня это устраивало. Нормально. Пускай я буду холодной сукой. Пускай я буду Снежной королевой. Кто-то сказал, что, когда ты умираешь от переохлаждения, тебя одолевает сон, все замедляется, и ты просто уплываешь. Ты ничего не чувствуешь. Мне это понравилось. Умереть вот так лучше всего — видеть сны наяву и ничего не чувствовать. Я подумала, что могу сесть в поезд до Кони-Айленда, пройти по берегу под ледяным ветром и выплыть в океан. Я буду плавать на спине, смотреть на звезды, хочу онеметь от холода, уснуть и плыть, плыть. Разве не справедливо иметь право выбора? Я не хочу умирать так, как мой отец, — пассивно и спокойно ждать, когда тебя сожрет рак. Моя мать по крайней мере делала все так, как ей хотелось. Вот уж никогда не думала, что стану восхищаться ею. Но у нее все же был характер. Она сумела все взять в свои руки.

Я открыла глаза. Под потолком в углу висела паутина, трепеща на сквозняке, словно побитый молью шелк. На миг я повернулась к Риве. Ее слова очистили палитру в моем мозгу. Слава богу, что она есть у меня, подумала я, мой дурацкий ноющий анальгетик.

— А я ему и говорю: «Мне надоело, что ты дергаешь меня туда-сюда». А он стал говорить о том, что он мой босс. Весь из себя такой мачо, понимаешь? А на самом деле старается избавиться от главной проблемы, о которой я тебе говорила. Сейчас мне даже думать об этом не хочется. — Я вообще не помнила, как она мне что-либо говорила. Снова забулькал джин. — Знаешь, я его не оставлю. Это точно. Тем более сейчас! Но нет. Впрочем, нет. Кен может об этом не волноваться. Уклоняться — это целиком в его духе.

Я повернулась и посмотрела на нее.

— Если он считает, что может так просто отделаться от меня… — проговорила она, помахав пальцем. — Если он думает, что это сойдет ему с рук…

— Что, Рива? Что ты с ним сделаешь? Убьешь? Подожжешь его дом?

— Если он думает, что я буду тихо помалкивать и исчезну…

Она не смогла закончить фразу — не находила нужных слов. Она слишком боялась своего собственного гнева и не могла даже представить, что может случиться. Она никогда не станет мстить. Поэтому я предложила:

— Скажи его жене, что он трахал тебя. Или подай на него в суд за сексуальные домогательства.

Рива сморщила нос и втянула воздух сквозь зубы; ее ярость внезапно превратилась в холодный прагматизм.

— Вообще-то я не хочу, чтобы все узнали. Это поставит меня в такое неловкое положение. И я иду на повышение, что хорошо. Плюс мне всегда хотелось работать во Всемирном торговом центре. Так что я, честно говоря, не могу жаловаться. Просто хочу, чтобы Кен переживал.

— Мужчины никогда не переживают так, как нам хочется, — возразила я. — Они просто впадают в депрессию и злятся, когда не получается так, как хочется им. Вот почему он тебя уволил. Ты депрессивная. Если тебя это утешит, можешь считать это комплиментом.

— Перевел, а не уволил. — Рива поставила кружку на кофейный столик и воздела руки вверх. — Смотри. Меня всю трясет.

— Ничего не вижу, — возразила я.

— Вот, смотри. Я чувствую дрожь.

— Хочешь принять ксанакс? — саркастически поинтересовалась я.

К моему удивлению, Рива кивнула. Я велела ей принести из аптечки пузырек. Она зацокала в ванную и вернулась с таблетками.

— Там примерно двадцать разных препаратов, — сказала она. — И ты все принимаешь?

Я дала Риве таблетку ксанакса. Себе взяла две.

— Рива, я хочу полежать с закрытыми глазами. Ты оставайся, если хочешь, но я могу заснуть. Я правда устала.