– Я не собираюсь это обсуждать с тобой!

– Потому что крыть нечем!

– Есть чем! Ты – нехороший человек…

Егор запнулся, поняв, что говорит, как ребенок:

– Ты людей убиваешь! Ты…

Штукину стало так тоскливо, что его даже затошнило снова. Переборов рвотный позыв, Валера сказал уже без прежнего драйва:

– Никого я не убиваю… я, может быть, и нехороший человек, а ты – просто недалекий. Хорошо, что у нас детей нет – и дай бог, чтобы не было. Таким уродам дети не нужны.

– Нужны!! – заорал Якушев, который от бешенства уже не совсем понимал, что говорит.

Штукин посмотрел на него с опаской:

– Ты это… Шпалер-то убери! У тебя помутнение. Ты что, впрямь решил, что спасаешь мир? У-у-у…

Глаза Якушева налились кровью, как у быка на корриде:

– Деньги давай!

– Вот заладил… – вздохнул, как о больном, Валера. – Давай-ка мы, добрый человек, позвоним сейчас Ильюхину. Он, как мой руководитель, нас быстро помирит. Ладно?

Штукин даже не задумался над тем, что только что выбрал один из двух вариантов, о которых думал до того, как на балкон залез Якушев. Да он, собственно, и не выбирал ничего – Валерка просто не хотел идти туда, куда его тащили силком, как пленного…

– Зачем? – после короткой паузы спросил Егор.

– Зачем звонить именно Ильюхину или зачем он нас помирит?

– Зачем Ильюхину?

– Блин… – повесил голову Штукин. – Ну, как мне тебе, твердолобому, растолковать, что я – действующий сотрудник, офицер милиции, твой, между прочим, коллега… Меня внедрили в империю Юнгерова. Ильюхин – мой куратор. Понял теперь? Смотри: я сейчас аккуратно достаю телефон и набираю номер, он простой и легко запоминающийся – девять, девять, два, ноль – два – ноль-ноль…

Валера медленно достал телефон Крылова и набрал номер. Егор, словно очнувшись, вскинул пистолет:

– Телефон на стол! На стол, я сказал!

Штукин посмотрел в зрачок пистолета и бросил телефон на журнальный столик, стоящий рядом с диваном. Якушев не заметил, что Валера успел нажать на кнопку вызова, и поэтому соединение с набранным абонентом уже началось…

Штукин хмыкнул:

– Ты только не нервничай так… А то ведь убьешь живого человека и тебя не поймут.

– Поймут!

– О'кей… Слышь, милиционер, а ты в чем правду ищешь? В том, что все старались друг друга перехитрить, мягонько так выражаясь? Тебе про это «мягонько» рассказать или побеседуем уже в прокуратуре – более обстоятельно?

Якушев заморгал, почувствовав себя неуверенно:

– Зачем нам прокуратура?

– Так, с прокуратурой понятно… А Ильюхин нам нужен?

– Н-нет, – не очень твердо ответил Егор.

– Прелестно. А Гамерник?

Якушев недоуменно повел шеей – эту фамилию он когда-то где-то слышал, но с последними событиями связать ее не мог. Штукин так же повел головой, пытаясь передразнить Егора, но застонал от боли. Сморщившись, Валера пояснил:

– Гамерник – это тот, кто организовал расстрел в лифте. И бойню в Пушкине устроил тоже он. Тех же красавцев послал. Они меня чудом не пришили. А еще он, как я полагаю, проплатил московским ментам, чтобы устроить веселую жизнь Юнгерову. Не удивлюсь, если изначальный заказчик моего внедрения – тоже он. Я над всем этим долго голову ломал. Про последнее, врать не буду, точно не знаю, но чуйка подсказывает… А вот про лифт и про Пушкин – верняк. Не втыкаешься? Как же мне тебе это все объяснить по-быстрому…

Пистолет в руке Егора дрогнул:

– Ты заврался.

Штукин не согласился:

– Нисколько. Это вы все заврались. Юнгеров заблудился в твоем внедрении в угро. Тоже мне – Карлеоне! Внедрил пацаненка – на страх врагам, себе на шею… Ты заврался, когда начал путать государственные интересы с юнгеровскими, да еще с личным желанием отомстить мне за Зою. Да, и не надо на меня так зыркать! Рамсы ты попутал, как говорят блатные. И Ильюхин заврался – сам по себе: одна половина головы знает, что делает подлое, а другая – знать ничего не хочет. Как в кино: тут помню, тут не помню… Но во всем этом дерьме были три человека, которые себе не льстили: Крылов, Гамерник и твой покорный пленник. Было трое, осталось – двое. Двое, наверное, худших. Утешает только то, что самый плохой – все же Гамерник. Но при этой незатейливой математике я все равно – весь в говне. А как же? Деньжищи эти ты отдаешь Юнгерову. Гамернику вообще ничего не грозит, и он выходит из кровищи опять сухим… Нет, так я не согласен, ребята…

– Красиво излагаешь, – сказал Егор, которого монолог Штукина все же не убедил. – Мне это напомнило приставание цыганок у метро: лопочут чего-то, гадают, а потом – хвать кошель и – поминай, как звали!

…Весь их этот разговор слушал Ильюхин, который находился в Пушкине рядом с пятью трупами. Полковник, прижав свой мобильный телефон к уху, отошел от места происшествия и бродил неподалеку, нервно грызя незажженную сигарету. Слышимость была не отличная, но вполне приемлемая. Подчиненные удивленно косились на Виталия Петровича, который только слушал свой телефон и не произносил ни слова. А что было Ильюхину делать? Кричать, требовать чего-то? Так его голос все равно бы не был услышан, не донесся бы он до Валеры и Егора из явно брошенной трубки… Вот полковник и слушал молча. Слушал и не знал, что делать. А от того, что он слышал, вся эта чудовищная история с самого начала – приобретала некий иной смысл. И все одновременно всякий смысл теряло, потому что Ильюхин понимал: приближается финал. А как его было хотя бы приостановить, не говоря уже о том, чтобы отыскать? Скомандовать культовое: «Опергруппа, на выезд!» А ехать-то куда? А если бы и адрес был известен – как посылать на разбор чужих, если и со своими-то не совладать, не справиться…

Между тем в квартире на Московском проспекте все действительно двигалось к развязке. Штукин вдруг резко встал и, переборов головокружение, сказал спокойно и твердо:

– Знаешь, не хочу я больше перед тобой надрываться. Пошел я отсюда.

– Куда? – не понял Егор.

– Тащить верблюда! Туда, где смогу спокойно отдохнуть и подумать. А ты меня раздражаешь, – ответил Валера.

В его руке неожиданно появился пистолет – тот самый «ПМ», который он подобрал рядом с мертвым Крыловым.

– Извини, но с тобой по-другому нельзя.

Якушев несколько секунд смотрел на Штукина, а потом медленно стал поднимать руку с точно таким же стволом. Некоторое время они стояли, замерев.

– И? – наконец сказал Валера.

Егор, словно очнувшись, бросился вперед и начал выкручивать пистолет из рук Штукина. Ствол, принадлежавший когда-то Крылову, резко клюнул вниз, а через мгновение прозвучал выстрел. Якушеву показалось, будто его ударили молотком по кисти, зацепив тем же ударом еще и ногу: пуля насквозь пробила ладонь и чиркнула по ляжке. Боль пришла не сразу, но когда пришла, то прострелила сразу все тело, а тут еще Штукин добавил, пнув Егора ботинком в голень. Якушев согнулся, и Валера хрястнул его сверху по загривку локтем. В этот момент Егор выстрелил.