— Не может быть?! Ужас какой!

— Не спешите, Люба. Думаю, в панику впадать пока преждевременно. Тем более что у нас возникли некоторые сомнения. Собственно, потому нам и потребовалась ваша помощь.

— Я в морг не поеду! — стремительно и категорично заявила гражданка Красикова. — Я покойников с детства боюсь. Тем более таких.

— Ну что вы, Люба. И в мыслях не было! Опять же — такая интересная, красивая женщина! Да вас в рестораны, а не в морг приглашать надо. Ибо… — Тут Захаров запнулся, сообразив, что перегибает палку разговора не в ту плоскость. — Просто припомните: имелись ли у Барона какие-то особые приметы? Скажем, родимые пятна, татуировки… шрамы.

— Шрам! — вскинулась на кровати Люба, от чего отвороты ее халатика, все это время целомудренно придерживаемые, снова щедро распахнулись, вгоняя Захарова в краску. — У него шрам на бедре! На…

Здесь гражданка Красикова на секунду задумалась, вспоминая былую постельную мизансцену и движения собственных рук в процессе любовных игрищ:

— …на левом!

— Точно на левом? Вы ничего не путаете?

— Нет-нет, точно на левом.

В строгом соответствии с ролью Николай демонстративно, с деланым облегчением выдохнул:

— Уф-фф! Получается, мы оказались правы в своих сомнениях. Слава богу, не он. У того, который труп, вообще никаких шрамов нет — ни слева, ни справа.

Захарову так не терпелось поведать Григорию о своих успехах, что он напрочь позабыл о тактике ведения разведопроса. Предписывающей, в частности, не выныривать из оного тотчас по получении интересующей информации.

— Спасибо за помощь, Люба. Извините, что невольно заставил вас поволноваться.

— Да ничего, бывает.

Уже в дверях Николай притормозил и, неуклюже зачищая следы визита, напомнил:

— Не забудьте о нашем уговоре! Информация о трупе, она… э-э-э… секретная. Сами понимаете, пойдут слухи нехорошие, туда-сюда…

— Да-да, я понимаю.

— До свидания. Приятного вам вечерка. К слову, этот халатик вам очень идет.

— Спасибо…

Спускаясь по лестнице, Николай решил, что одними только котлетами и пивом Анденко от него теперь не отделается — добытая информация тянула на полновесный ужин в «Баку» с бутылкой «КВ».

А еще он не без зависти подумал о том, что утренние слова Гришки про профессиональную чуйку сыщика на поверку оказались не пустой бравадой. Классно тот все-таки вычислил этого Барона, что и говорить. Инспектору Захарову о таком мастерстве оставалось покамест только мечтать.

Мечтать и втайне завидовать.

* * *

За два с небольшим часа Барон и Ирина обошли Галич вдоль и поперек.

Казалось, не осталось ни одной улицы, ни единого проулка и тупичка, что не встретился на их пути хотя бы единожды.

Они забирались на Балчуг и на Шемяку.

Гуляли по гребням земляных валов и спускались ко рвам с затянутыми ряской прудами.

Печалились над незавидной участью церквей и соборов, часть из которых хотя бы приспособили под безликие казенные конторы, тогда как другую просто бросили на произвол судьбы, предоставив природе и времени довершить неизбежный процесс саморазрушения.

Как-то само собой, очень скоро и незаметно они перешли на «ты». А когда в одном месте путь им преградил широкий ручей, Барон, не спрашивая дозволения, подхватил Ирину на руки и перенес через водную преграду. А перенеся, опустил на землю не сразу и с сожалением. И она, мало того что восприняла это как нечто естественное, так еще и почувствовала, угадала его сожаление. А угадав — приняла с благодарностью.

Утомленный от эмоций и впечатлений этого и в самом деле по-настоящему «отпускного» дня, изрядно проголодавшийся Барон пригласил Ирину на ужин. Желая продлить и без того затянувшийся праздник еще на пару-тройку часов. Но от визита в привокзальный ресторан та деликатно отказалась, предложив альтернативный «бюджетный» вариант.

В итоге в магазинчике торговых рядов, выстроенных еще в первой четверти XIX века, они купили пирожки с картошкой, яблоки, два плавленых сырка и бутылку сухого вина и со всем этим богатством отправились к озеру. Здесь, комфортно расположившись у самой воды — Барон на земле, Ирина на его чемоданчике (он заботливо настоял: дескать, земля к вечеру сырая, холодная), — они и взялись утолять голод. Одновременно наблюдая за тем, как неторопливо опускается над озером вечер, как медленно подергиваются дымком и синевой очертания противоположного берега, как рождается и умирает на западе закат.

— …А в 1954-м закончила Костромское художественное училище и по распределению попала сюда, в Галич. Можно сказать, повезло.

— Считаешь, и в самом деле повезло? Нет, городок, безусловно, славный. Но ведь в той же Костроме жизнь во всех отношениях и понарядней, и поинтересней будет.

— Зато я прожила в общежитии всего полтора года. А потом мне, как молодому специалисту, выделили казенную квартиру. Однокомнатную, но ведь больше и не нужно.

— Тебя сразу распределили в музей?

— Нет, поначалу я вела детскую изостудию при нашем ДК. А когда методист музея ушла на пенсию, мне предложили занять ее место.

— Не жалко было детишек бросать?

— А я их и не бросила. На добровольных началах организовала при музее художественный кружок и два раза в неделю занимаюсь с ребятами. Попадаются очень интересные. Но, конечно, такой талантливой, как Олечка, боюсь, у меня больше не будет.

— Ты сказала Олечка? — насторожился Барон.

— Да. Так звали ту девочку, благодаря рисункам которой мы с тобой познакомились. А что?

— Ничего, просто возникли некие невольные ассоциации. И что с ней сталось? С твоей Олечкой?

— После школы уехала в Пермь, поступила там в педагогический институт. На учителя ИЗО.

— То есть пошла по твоим стопам?

— Вроде того. Но, к сожалению, не доучилась.

— А что так? Разочаровалась в профессии?

— Нет. Просто возникли тяжелые жизненные обстоятельства. Ольге пришлось забрать к себе больную маму, бросить учебу и пойти работать, — Ирина грустно вздохнула. — В какой-то момент мы с ней потерялись в этой жизни. А ведь первое время переписывались почти еженедельно. Обидно. И что потерялись, и что так и не стала она художником. А ведь все предпосылки к тому имелись.

— Есть такое дело, — понимающе кивнул Барон. — В нашей жизни талант и интеллект, как это ни печально, вовсе не гарантируют успешности. Порой даже наоборот — служат препятствием.

И снова какое-то время они молчали.

Просто сидели рядом, плечо в плечо, вдыхая терпкий, настоянный на разнотравье воздух, и слушали пронзительную, успокаивающую тишину, в которую погружалось озеро, а вместе с ним и все вокруг.