И совершенно не помню, когда успела исцарапать до крови предплечье.

В мозгу бесконечно крутится: «Сотрясение, несколько переломов. Сотрясение, несколько переломов». Трудно понять, насколько все плохо, ведь одно дело сломать палец и совсем другое — позвоночник. Незнание давит. Я раз за разом набираю номер Крис, пытаясь дозвониться до Маруси, но лишь напрасно сажаю батарейку в телефоне Инны. Абонент постоянно вне зоны доступа.

Чувство вины маячит на горизонте. Подкатывается издалека, как волна-убийца к лодке. Скоро накроет, перевернет, и я нахлебаюсь соленой воды.

Когда-то это должно было случиться. Проклятие слишком долго обходило Крис стороной, будто ее укрывал невидимый защитный купол. Но если бить в одно и то же место, упорно наносить удар за ударом, даже самое крепкое стекло пойдет трещинами.

Когда отец впервые завел речь о том, что «с Грипп не все в порядке» и «надо с ней поменьше контактировать», будто я заразная или психически больная, мачеха не поверила ему. И ее сын, Изи, тоже не поверил — ему тогда было тринадцать, а мне восемь. Крис подняла отца на смех. Решила, что он либо прикалывается, либо у него белая горячка. Тогда отец уже частенько прикладывался к бутылке. В будни напивался по вечерам, а в выходные начинал с утра и лакал свой виски до тех пор, пока не вырубался. Крис в открытую заявляла ему, что скоро соберет вещи и съедет. С кем в таком случае останусь я, не обсуждалось, но было очевидно.

Да, мачеха не верила отцу, но он не отступал и заплетающимся языком приводил доказательства. Сегодня — одно, завтра — другое. «А помнишь того мальчишку, которого в аквапарке засосало в трубу? Грипп ему нравилась, вечно вокруг нее увивался, вот и поплатился. А начальник мой, Игорь Эдуардыч покойный, а? Ходил к нам в гости каждое воскресенье и все с Грипп возился, в шахматы играть учил, сам-то того, бездетный, и вот чем закончилось. А эти, двойняшки соседские? Вечно шуму от них было. Думаешь, они на Урал жить переехали, к отцу? Как бы не так. Поехать-то они поехали и даже остались. На кладбище. Маньяк их зарубил, в лесу».

Все это отец рассказывал Крис поздними вечерами на кухне вполголоса, но мы с Изи прекрасно слышали его излияния. Сводный брат хихикал, зажимая рот кулаком, хитро поглядывал на меня и крутил у виска пальцем: мол, поехал твой батя. А я… Я тоже хихикала, но внутри бушевали обезумевшие экскаваторы и бульдозеры — они сносили и сносили все, что попадалось у них на пути. Доверие. Чувство безопасности. Любовь к отцу. Все опоры. И когда они рушились, на обломках вырастал страх. А вдруг правда? Вдруг и мальчик в аквапарке, и дядя Игорь, и двойняшки умерли из-за меня? Хотя до рассказов отца я даже не знала, что их больше нет.

Сейчас странно и страшно думать, что мы с Изи давились смехом, слушая про зарубленных детей. Но это правда, и ее не вычеркнуть. Наверное, брат смеялся, потому что считал отца пьяным вруном. А я смеялась для него, для Изи, стараясь поддержать его неверие.

Как ни старался, отец ни в чем не мог убедить Крис. Она ругалась, призывала его меньше пить и грозила разводом, а потом ныряла обратно в дела: дизайн-проекты, домашние хлопоты, наши с Изи оценки. Ей было не до спивающегося мужа. Она не понимала, насколько глубоко в нем укоренилась вера в проклятие.

А потом бабахнуло.

В начале марта мой класс, третий «А», собрался в поездку в Москву. Экскурсии, кукольный театр Образцова, ночевка в гостинице — все были невероятно взбудораженны и, деля шкуру неубитого медведя, обсуждали, кто с кем будет жить и сводят ли нас в «Макдоналдс». Большинству учеников разрешили поехать, за бортом остались лишь четверо. И я — среди них. Среди «нищебродов», как называли их остальные, то есть тех, чьи родители не смогли найти денег на поездку. Правда, в моем случае причина была иной. Отец ни в какую не хотел отпускать меня в двухдневное путешествие. Он долдонил, обдавая запахом перегара: «Нельзя. Тебе нельзя туда. Ты не такая, как они. Может что-то случиться». Я упрашивала, потом плакала. Крис немножко поуговаривала отца, да и плюнула. А накануне поездки, в пятницу, я случайно подслушала разговор Ксюши и других девчонок.

К тому времени Ксюша меня уже ни в грош не ставила, но это я вижу сейчас, а тогда принимала ее подколки, тычки и обзывательства за проявление дружбы. Отвратительно вспоминать об этом, но я хвостиком вилась за Ксюшей и ее настоящими подружками: делала за них домашку, угощала на все карманные деньги и считала, что вхожу в банду самых крутых девчонок — в «Восьмерку», потому что нас было восемь. Как оказалось, никакой «Восьмерки» не существовало. Была только «Семерка».

После физры я скрылась в кабинке туалета, чтобы поплакать. Учительница Ирина Владимировна с какой-то стати решила, что будет здорово весь урок протрещать про Москву: она, видите ли, там училась в институте, это было самое прекрасное время в ее жизни, и в те далекие годы ей грезилось куда лучшее будущее, чем школа в Краськове. В общем, Ирина Владимировна хорошо экономила на психотерапевте, изливая нам душу. Ее рассказы о Москве и общее радостное предвкушение заставили меня почувствовать себя чужой — еще более чужой, чем раньше.

Я сидела на унитазе и растирала по лицу слезы, когда услышала Ксюшин голос:

— Везуха, что психичка не едет, — сказала она. — Достала уже. Ага!

Я замерла. Даже влага застыла на щеках.

— Ага! — подтвердила Аня, с которой Ксюша сидела за одной партой. — Гриппка-задрипка. — Она с удовольствием ввернула обидную рифму.

— Не, слушай, — заговорила Викуся, главная шутница в компании, — плохо, что она не едет.

— Чего-о-о? — протянула Ксюша.

— Того-о-о, — передразнила Викуся и сразу, пока ее слова не приняли за чистую монету, захихикала: — Кто за нас везде платить будет? Покупать все, что захотим? Эта дура всегда такая: ой-ой-ой, дайте то куплю, дайте се куплю, только дружите со мной.

Девчонки подхватили: ой-ой-ой, хи-хи-хи, хе-хе-хе. Будто маленькие злые феи слетелись на пикник.

— О, придумала! — приободренная общим смехом, продолжила Викуся. — Пускай она нам заплатит. Ну, за то, что не едет. Сделаем вид, типа мы такие обиделись. Типа: ты че, нас бросила? Пускай купит нам подарочки.

— Лак для ногтей! — выпалила Машка. — Как у Федотовой. Который с трещинками.

— А еще можно подложить ей в рюкзак собачьи какашки, — встряла Жанка, она всегда была странная: ей хотелось грязно унижать людей. — А че? Она ваще не пикнет. А можно и на башку высыпать! — Жанка заржала.

— Фу-у, — пропищали сразу несколько голосков.

— Короче, подарочки — это да-а, это хорошо. Ага! — подвела итог Ксюша. — Надо психичке сказать… приказать, чтоб купила нам… купила нам… — Она задумалась.

Я рывком распахнула дверь и на негнущихся ногах прошла мимо них — мимо Ани, Викуси, Машки, Жанки, Ксюши, молчаливых Алены и Снежки. Там были и другие девчонки, из нашего класса и из параллельного, вообще в туалет набилось много народу, но четко я видела и слышала только «Семерку».

Заметив меня, бывшие подруги притихли, чуть-чуть смущенные, но готовые засмеяться, как только одна из компании прыснет первой. На лицах застыло ожидание.