Я хотела уйти, просто уйти, а уж потом провалиться сквозь землю, но вдруг остановилась на пороге и просипела:

— Чтоб вы сдохли. Прямо завтра. В этой дебильной поездке!

Пару секунд слова висели в воздухе, как висит, бывает, воронье карканье. А потом Ксюша громко фыркнула, словно отдавая приказ, и все покатились со смеху.

Это был последний раз, когда я их видела.

Ранним утром автобус с одноклассниками выехал из поселка. Он успел проползти несколько километров по дороге, стиснутой мрачным ельником, когда раздались выстрелы. «Группа неизвестных лиц», как потом говорили в новостях, прошила автобус автоматной очередью. Многих ранило осколками оконных стекол, некоторые везунчики не пострадали, а семь учениц получили смертельные ранения и умерли на месте. Кто и зачем напал на школьников, осталось невыясненным. Поговаривали, что отец Жанки, крупный бизнесмен, был замешан в торговле людьми, и убийство дочери — месть тех, кому удалось сбежать из рабства. Но в школе сделали свои выводы. Когда мы с Крис пришли на церемонию прощания, выжившие одноклассники принялись показывать на меня пальцами и кричать, а потом бросились врассыпную. Толпа колыхнулась, полетели под ноги букетики гвоздик. Ирина Владимировна чеканным шагом двинула ко мне, хотя ее взгляд стремился ускользнуть от моих глаз.

— Уведите ее отсюда, — сказала она Крис.

— Почему? Что происходит? — Мачеха нахмурилась и стиснула мое плечо.

— Да уйдите же! — сквозь зубы продребезжала учительница. — Не видите, она пугает детей!

О, я пугала не только детей. От Ирины Владимировны, от всех вокруг, кроме Крис, удушливо несло страхом. Будь их воля, они закричали бы: «Ведьма!» — и потащили бы из школы парты и стулья, чтобы сложить костер. Все уже знали о том, что я сказала накануне поездки. И не просто «по слухам». Одна девчонка в тот день снимала себя — уж не знаю, зачем ей понадобилось видео из туалета, — и случайно записала мои слова. Показала видео подружкам, те — еще кому-то, так и дошло до учителей. Кажется, этот ролик до сих пор можно найти на ютубе.

Стоит ли вообще уточнять, что семеро погибших были «Семеркой»?

Выплюнув ругательство Ирине Владимировне в лицо, Крис увела меня домой. А там нас встретил отец. Он поджидал на крыльце, мрачный, но с лихорадочным блеском в глазах и заготовленной жаркой речью.

Они ругались весь вечер и всю ночь, в доме стоял выворачивающий душу ор, и я хотела только одного: чтобы все прекратилось. Я щипала и царапала себя, не чувствуя ни боли, ни облегчения. Я билась лбом о стенку — да так, что с нее свалилась рамка с вышивкой. А потом — наверное, он услышал стук — пришел Изи и молча надел мне на голову большие наушники, которые называл «авиаторами». И эти «авиаторы» подняли меня и унесли далеко-далеко…

А на рассвете Крис побросала в чемодан вещи, выволокла из комнаты сонного Изи, и они ушли. Я не спала. Стояла у окошка и смотрела, как они уезжают. Ни он, ни она не оглянулись напоследок. По крайней мере, так я запомнила. А еще запомнила мысли, мелькнувшие одна за другой: «Они скоро вернутся» и «Они не вернутся никогда». Тогда я дважды ошиблась. Четыре месяца и шесть дней — столько их не было. Я считала.

Когда в тот день машина, в которой были Крис и Изи, скрылась за поворотом, за спиной у меня раздался скрип. В дверном проеме стоял отец.

— Вот видишь, что ты натворила, — сказал он.

Я смотрела на него, боясь шевельнуться.

— Грипп, — кажется, отец был абсолютно трезв, — послушай, что я скажу. Это важно. И это правда. Ты проклята и опасна для окружающих. Мне придется тебя, — он шумно сглотнул, — остановить.

В тот же вечер отец заколотил окно в моей комнате — не знаю точно зачем. Чтобы не сбежала? Чтобы не убила, зыркнув дурным глазом во двор? А через пару-тройку недель, напившись в хлам, он повез меня в лес — без объяснений, вообще без слов. Я крючилась на заднем сиденье, царапая запястье, а на переднем лежал топор. Одной рукой отец крутил руль, вторую держал на обухе.

Мы вернулись домой через полтора часа. Без дров. И без крови на лезвии. Отец ничего не сделал.

— Грипп, — тихо окликает Инна. — Нам женщина машет. Это твоя соседка?

Я выныриваю из воспоминаний. Оказывается, мы идем вдоль больничного забора. У ворот ждет Маруся. На ней серый пиджак с несуразно большими плечами. Коса растрепана, и завитки охватывают бледное лицо, как серебристое пламя. Соседка взмахивает рукой, отрывисто и робко, и я вдруг понимаю: все плохо. Сразу одергиваю себя: не вангуй тут и не накручивай! Человек просто махнул, ничего такого. Но когда мы подходим ближе и я вижу Марусины глаза, последняя надежда превращается в шарик с гелием — вырывается из пальцев и улетает в небо. Домашний запах роз, пропитавший одежду соседки, наводит меня на мысли о кладбище.

— К ней не пускают, — говорит Маруся. А дальше она будто кидает в пруд камни, и каждый тяжелее предыдущего: — Говорят, много переломов. Закрытых и открытых. Еще ушиб головного мозга. И спинной тоже пострадал. В общем, не буду скрывать от тебя, Кристина не приходит в сознание.

Колени у меня подгибаются — я просто перестаю контролировать их. Сатир и Инна подхватывают меня с двух сторон и усаживают на край клумбы.

Мачеха, в отличие от отца, никогда не верила в проклятие. И что в итоге: с ним все в порядке, живет себе поживает, а она… Лучше бы Крис не возвращалась тогда. Не врывалась в мою комнату с ломом наперевес. Не грозила отцу полицейскими, судом, наемными костоправами, богом и дьяволом.

— Чтоб тебя тут не было, козел! Понял? Даю двадцать четыре часа, чтоб ты убрался отсюда! — орала она.

— Это мой дом, — вяло возражал отец.

— Хрена с два! Это дом Грипп, что я, бумажек не видела?

— Ты совершаешь большую ошибку.

— Скажешь это на моих похоронах, если я сдохну от твоего выдуманного проклятия. Но я не сдохну. Понял, урод? Не сдохну до ста лет!

Я втягиваю воздух сквозь зубы. Пусть, пусть, пусть Крис окажется права. Пусть живет до ста лет.

— Это вы нашли ее, да?

Чувствую, как шевелятся губы, но не понимаю: я спрашиваю или кто-то другой? Голос совсем незнакомый. Севший, безжизненный.

— Я услышала крик, — начинает рассказывать Маруся, опускаясь на корточки, чтобы быть со мной вровень, — вышла на площадку, а в лестничном пролете — она, Кристина. Лежит без сознания. Лицо бледное, почти синее, а под головой кровь. Я спустилась, потом побежала назад, вызвала скорую. — Соседка обхватывает себя руками. — Фельдшеры позволили мне поехать до больницы. В машине Кристина пришла в себя, и ей вкололи обезболивающее. Она думала, ты дома. Просила, чтобы я вернулась и все тебе рассказала. Еще на всякий случай продиктовала мне пароль от мобильного, он у нее был не с собой. Она, кстати, очень связно говорила. И сильно переживала. Не за себя. За тебя. В общем, я поехала обратно. Зашла к вам в квартиру, но тебя там не оказалось. Тогда я нашла Кристинин телефон и увидела несколько пропущенных. Решила позвонить на эти номера. — Она запинается, не зная, что еще сказать. — Ну вот. Как-то так.