чего бы? Ведь, кроме меня, дома никого нет!» Зачем иначе сознательному каждое утро ухищряться и стирать из нашей памяти малейшие воспоминания об увиденных ночью снах?

Может быть, внутри каждого из нас скрывается Пенелопа, еженощно распускающая сотканное за день, не желающая заканчивать работу. Гомеровская царица каждую ночь возвращала свою работу на исходную безопасную точку, «домой», чтобы не отвечать на домогательства женихов.

Но почему мы предпочитаем не знать? Вероятно, потому, что, признав, что у других бывают чувства, о наличии которых другие не подозревают, мы признаем, что подобные неосознанные чувства могут быть и у нас самих. Тревожно сознавать, что мы храним секреты от самих себя – и кто знает, что это за секреты? Возможно, поэтому нам легче ославить человека наглым лжецом, чем увидеть, что он сам верит в проповедуемую им ложь. Мы охотно признаем, что любая организация может пасть жертвой внутреннего саботажа. «Разумеется, само собой, часто случается». Но поверить в бессознательный внутренний саботаж? «Так не бывает! Вы меня только путаете! Это слишком изощренная теория!»

Тайные истории

Куда тревожнее, чем переименованные чувства, для нас мысль, что мы скрываем от себя целые тайные истории. Не просто эмоции, которые мы хотели бы не чувствовать или переименовать, а целые истории, рассказы, версии событий, о которых мы и не подозреваем. Неужели внутри меня зреет невидимый тайный заговор, чья сила в его незримости? Нас завораживают тайны и заговоры – но во внешнем мире. Пока речь не идет о заговоре внутри нас самих, нас все устраивает. Во время гражданской войны в Испании генерал Мола заявил, что он захватит Мадрид пятью колоннами: не только теми четырьмя, что осаждали город, но пятой колонной, которая находилась внутри города и о которой почти никто в Мадриде не знал. Но что, если – о ужас! – мы чем-то напоминаем Мадрид, что, если у нас в голове притаился незримый злоумышленник? Мы добились совершенства в подавлении знания, и наши сны доказывают, что нам знакомо куда больше миров, чем мы готовы признать, когда бодрствуем.

Нашему нормальному «я» невыносимо сознавать, что мы вполне способны на все что угодно, просто сознательно решаем не совершать этого. Тончайшая заглушка личного выбора отделяет нас от абсолютного хаоса. Это знание подрывает авторитет нашей тщательно сконструированной идентичности. Нам неприятно думать, что мы не контролируем свои дурные чувства, например, зависть или жажду убийства. Нам не нравится сам факт, что мы вообще испытываем эти эмоции. А мы их все же испытываем. Мы не контролируем свои чувства. Мы контролируем только свои действия.

Какой толк от всего этого Ирине? Ирина может сомневаться, что ее опыта хватит для того, чтобы сыграть Джульетту. Ирина может опасаться, что, не зная, что такое рисковать всем своим будущим, она не сумеет передать накал страстей и чувств персонажа. Этот страх не так уж необоснован. Джульетта тоже ничего подобного раньше не чувствовала. Ставки Джульетты в этой игре невероятно высоки.

Пока мы не стали невинны

Если Ирину волнует, что ей никогда не понять всю глубину переживаний Джульетты, актриса может расслабиться. Проблема, скорее, в другом: бессознательно Ирина прекрасно понимает природу чувств Джульетты, но предпочитает не знать об этом. В детстве Ирина наверняка испытала немало сильных чувств. Фрейд считал, что отсутствие ясных воспоминаний о возрасте до пяти лет объясняется тем, что мы их вымарываем из памяти как слишком сильные и неоднозначные. Нам не нравится вспоминать ярость и зависть детских лет. Возможно, именно поэтому детей-убийц ненавидят и боятся куда сильнее, чем убийц-взрослых.

Подсознательно мы все знаем всё; это не истина в последней инстанции, но этот принцип поможет артисту, который прогибается под грузом роли, требующей большого эмоционального опыта.

Отступление: полиция по борьбе с воображением

Мы не можем всегда подчиняться чувствам – определенным порывам приходится говорить «нет». Но это противоречие терзает наш разум. Нам совсем не нравится испытывать противоречивые чувства, поэтому мы пытаемся контролировать то, что чувствуем. Только у нас это не получается. Говорить «нет» самому себе изнурительно, поэтому мы притворяемся, что некоторые неудобные эмоции мы вообще не испытываем. Мы заставляем себя верить, что определенные мысли и импульсы не посещают нас. Патрулирование собственных чувств стало сопутствующим продуктом цивилизации.

Мы все время патрулируем собственное воображение. Мысли и чувства – часть нас. Определенные мысли и чувства нам положено ненавидеть, а ненавидеть часть себя нам не нравится. Но мы умеем лгать и с помощью разнообразных методик убеждаем себя, что ложь – это истина. Например, мы переименовываем свои эмоции или убеждаем себя, что дурные чувства испытываем не мы, а другие люди.

Полиция по борьбе с воображением располагает редчайшей привилегией: состав преступления не обязателен. Эта полиция арестовывает чувства только потому, что они могут привести к преступлению, и запирает мысли под замок только потому, что они могут нарушить закон. Полиция обеспечивает арестантов новой одеждой, новым именем, скучной работой, бездумными развлечениями, занятиями по нравственной реабилитации, крохотной камерой и транквилизаторами.

Все устроено настолько организованно, что арестованные чувства и мысли очень нескоро понимают, что суда не будет никогда. Презумпции невиновности нет, есть только вечное предварительное заключение без предъявления обвинения. Иногда возмущение берет верх и арестанты устраивают бунт. До нас долетает лишь слабый запах слезоточивого газа и звук отдаленных выстрелов – полиция яростно подавляет любое восстание. Полиция бросает взбунтовавшиеся чувства в более тесные камеры, поощряет доносительство и удваивает дозу успокоительного.

Идя в театр, мы надеемся увидеть, как хотя бы некоторые камеры будут проветрены, а пару-тройку арестантов растолкают и разбудят – всегда полезно вспомнить, кого мы держим за решеткой. Мы видим, что герои на сцене чувствуют то, что чувствуем мы сами, но не решаемся себе в этом признаться. Спектакль – в каком-то смысле всегда таинство, но это управляемый процесс, как разведенный костер. Спектакль можно начать и закончить, как костер можно разжечь и затушить. Превратности судьбы в реальной жизни совсем не так послушны. Так как мы хотим иметь безопасные дома, нам нужны опасные театры.

Отступление: цензура

Цензура чувств – огромная проблема для артиста. Полезно осознать, что внутри каждого из нас живет память о непризнанных и неназванных сильнейших чувствах; с этой мыслью полезно примириться. Артисту полезно представить, что каждый из нас обладает потенциалом – если не опытом – всех чувств. Каждый из нас способен на любую эмоцию. Вполне возможно, что где-то когда-то в какой-то форме каждый из нас испытал каждую эмоцию. Нежелательные эмоции мы просто переименовываем.

Исполняющему роль Макбета актеру не стоит переживать,