Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как? Ты довел мое ожидание до самого предела и тут вдруг бросаешь? Клянусь, я охотнее готов заблуждаться вместе с Платоном, чем разделять истину с нынешними знатоками, – я ведь знаю, как ценишь ты Платона, и сам дивлюсь ему с твоих слов.
Готов заблуждаться вместе с Платоном… – это выражение вошло в поговорку. Вариацию его мы находим у Достоевского, заметившего, что он предпочитает быть с Христом, а не с истиной. Милосердие Христа для Достоевского важнее, чем условная принудительность истины.
Мужайся! Я и сам бы рад заблуждаться вместе с Платоном. Разве я выражаю в нем сомнение – хотя бы такое сомнение, какое у меня в обычае? Никоим образом! Ведь математики доказывают нам, что земля находится в середине мира, что в небесных сферах она занимает точку, называемую центром, что природа четырех всепорождающих стихий словно поделила и распределила между ними различные тяготения – суша и влага своим весом и тягостью одинаково наклонно сносятся в землю и море, оказываясь тем самым в средоточии мира, а две другие стихии, огонь и воздух, прямо взлетают в небесные пределы, – то ли это природа их сама стремится ввысь, то ли легкое от тяжелого само собой отталкивается. Но если это так, то должно быть ясно: души, отделившиеся от тела, возносятся ввысь, будь они духовными, то есть воздушными, будь они огневыми.
Здесь изложена натурфилософия ранних философов: если каждая стихия (элемент) обладает своими свойствами, противопоставляющими ее другим стихиям, то душа, как обладающая вполне определенными свойствами, такими как легкость и стремительность, должна принадлежать какой-то из стихий с этими свойствами: воздуху или огню.
Если же душа есть некое число (мысль скорее глубокая, чем ясная) или же пятая стихия, которую нельзя ни назвать, ни понять, то она должна быть еще цельнее и чище и поэтому возносится особенно высоко над землей.
Отождествлять душу с числом могли не только сами пифагорейцы, но и платоники и аристотелики, испытавшие его влияние, поэтому рядом с «числом» появляется аристотелианское понятие «пятая стихия». Ниже Цицерон упоминает Дикеарха и Аристоксена, которых резко критиковал выше.
Чем из всего здесь перечисленного считать душу, безразлично, лишь бы такая живая сила как ум не была загнана ни в мозг, ни в сердце, ни в кровь, как того хочет Эмпедокл.
Эмпедокл считал, что в крови равномерно распределены все четыре стихии, и поэтому отождествлял ее не просто с душой, а с мыслью.
О Дикеархе и Аристоксене, его сверстнике и соученике, при всей их учености говорить не приходится: первый из них, по-видимому, настолько был бесчувствен, что даже не заметил души у самого себя, а второй настолько поглощен своей музыкой, что и о душе судил как о песне. Между тем гармонию мы познаем из интервалов между звуками, и разные интервалы, складываясь, дают многообразные гармонии; а вот какую может дать гармонию склад и облик тела без души, я представить себе не могу. Так что пусть уж лучше он при всей своей учености уступит это место учителю своему Аристотелю, а сам учит пению: не зря ведь говорится в греческой пословице:
«Кто в чем учен, тот в том пусть и старается!»
Цицерон понимает гармонию не как соответствие одного звука другому, но как нашу способность при таком соответствии отличить один звук от другого. Поэтому душа не может быть гармонией, раз гармония состоит не в том, чтобы согласовать все звуки, но чтобы найти новые гармонии как новые пропорции и различения.
И уж подавно мы отвергнем то случайное стечение неделимых телец, гладких и круглых, в котором Демокрит считает возможным находить теплоту и дыхание, то есть одушевленность. Если же, наконец, душа есть одна из тех четырех стихий, из которых будто бы все состоит, то, несомненно, она состоит из воспламененного воздуха (так, кажется, преимущественно полагает Панэтий), а стало быть, неизбежно стремится ввысь: ни огонь, ни воздух не имеют в себе ничего нисходящего, а всегда тянутся вверх.
Неделимые тельца – атомы. Атомы Демокрита имели форму, температуру и цвет, так что вполне могли считаться живыми существами, особенно те атомы, из которых сложена душа, раз они гладкие, то есть не слишком цепляются друг за друга и застревают друг в друге.
Панэтий Родосский (ок. 180–110 до н. э.) – философ-стоик, участник кружка Сципиона, его мысли оказали огромное влияние на Цицерона. Панэтий считал, что души людей, как пламенные, вскоре после смерти растворяются в космическом пламени, – в отличие от других стоиков, считавших, что души растворяются в пламени во время экпиросиса (всеобщего воспламенения мира по истечении «великого года»), а души мудрецов могут продолжать мыслить даже и в это время.
Поэтому, если эти души рассеиваются, то не иначе как высоко над землею, если же продолжают жить и сохраняют свой образ, то тем несомненнее они возносятся к небу, прорезая и разрывая воздух более густой и плотный, который ближе к земле. Ибо душа – пламеннее и жарче, чем этот воздух, который я назвал густым и плотным; это видно из того, что тела наши, сами по себе сложенные из земляной стихии, согреваются жаром души.
А вырваться из названного здешнего воздуха и прорвать его тем легче для души, что ничего на свете нет ее быстрее: никакая скорость не поспорит со скоростью души. Стало быть, если только душа остается нерушимой и подобной самой себе, то неизбежно она несется так, что прорезает и пронизывает это небо, влажное и сумрачное от испарений земли, с его тучами, дождями и ветрами.
В аристотелианской и стоической физике был известен круговорот воды. Правда, не в нашем понимании цикла ее перемещений, а как часть структуры атмосферы, где тяжелые водные явления тяготеют книзу, тогда как огненные явления, такие как зарницы, рвутся ввысь.
Преодолев наконец эту область, душа встречает и узнает природу, подобную себе; тогда она останавливается среди огней, в которых тончайший воздух слился с нежарким солнечным теплом, и выше уже не движется. В самом деле: оказавшись среди такой же теплоты и легкости, как и у нее самой, она словно уравновешивается на весах и более никуда не движется; здесь ее естественное место, здесь она окружена себе подобными, здесь она ни в чем не нуждается, а питает и поддерживает ее все то же самое, чем питаются и поддерживаются звезды.
Огни – любые небесные светила, вообще тела, существованием которых объясняется наличие света в космосе. Можно понять и так, что душа достигает сферы Солнца. Представление о том, что звезды возникают от раскаленности быстрого движения воздуха, восходит к Гераклиту Эфесскому и встречалось в стоических представлениях о космосе.
А так как тело наше всегда распалено всяческою алчностью и завистью ко всем, у кого есть то, чего нам хочется, мы воистину будем блаженны, лишь когда покинем тела и так освободимся от алчности и зависти. Впрочем, мы сейчас именно это и делаем: освободившись от забот, предаемся созерцанию и умозрению; это же мы будем делать и там, тем свободнее и тем полнее обращая все свои силы на рассмотрение и созерцание предметов, что уже от самой природы заронена в наши умы некая ненасытная жажда истины, а там весь вид этих мест, ожидающих нас, располагая к удобнейшему наблюдению неба, внушит нам и сугубую жажду познания.
