несерьезно, сиюминутно, Боев вотпрямсчаз получил что хотел — обещание прав на эксклюзивное владение мною, и все на том. Ничего в себе и своем отношении он менять не собирается и не собирался.

— Пойдем уже, а, Катюх, — почти взмолился Боев и схватил меня за руку, отлепляя от стены, в которую сам практически втер. А я только «за». Каждый раз ощущать вот так вес его тела, мощь, твердость и пульсацию члена у моего живота было настолько хорошо, что век бы из под этой живой тяжести не выбиралась бы. — Еще минуту потянешь — и я тебя реально на столе разложу. Или перегну через него же, на подоконнике оприходую… да пох, трахну безжалостно и грязно, в общем.

А я все тормозила, пялилась на него ошарашенной дурочкой, не в силах постигнуть стремительных изменений между нами. Вспышка ревности. Краткий разговор. Осознание-озарение, как много этот человек вдруг занял места во мне. Во всех смыслах. Признание, что это произошло не только со мной. Мир перевернулся. Может быть, это взаправду и надолго? Можно мне уже отпустить себя? Можно обрадоваться? В полную силу.

— Кать, ну что еще? — нахмурился… мой парень? Мужчина? Однозначно второе. Ну какой из моего саблезубого парень?

— Ничего, — покачала головой, все еще одуревшая от всего.

Где-то там, внезапно черт-те где, за пределами этой как ниоткуда возникшей новой общей с Андреем реальности, продолжали мельтешить все мои проблемы, сомнения, страхи, Димасик с его злобой и преследованием, мать с ее предательством. Но сейчас мне стало на них плевать. Как и на то, как же так неожиданно вышло, что именно о таком предложении от него я мечтала. Неосознанно, не представляя себе никакой конкретики. Но об этом была та недавняя тоска. Об этом. О нас. Взявшихся на пустом месте, так стремительно, что голова кругом, дух захватывает от того, что будто еще земли под ногами не чую, голова звенит от светлой пустоты, щеки огнем горят. А вкус поцелуя, он… Мои фантазии об этом — ничто. Целовать того, кого хочешь сама, — просто космос! Страшно ли, что он «не тот»? С саблезубым ни капли. С ним ничего не жаль, даже если все ошибка.

— Так, ясно, кто-то тут от счастья в неадеквате, — пробурчал Боев. Залез в шкаф, вытащил куртку, решительно облачил в нее меня, и под шокированный взвизг подхватил, закидывая на плечо, как мешок картошки, и понес из кабинета.

— Боев, ты что творишь! — хлопнула я его по заднице. — Там же люди!

— Там мои подчиненные, что, похоже, не всосали ситуацию сразу. Теперь никаких непоняток не будет. — К этому моменту мы уже очутились в холле. — Да, парни? Теперь семейное положение девушки для всех стало очевидно?

Не знаю, при чем тут семейное, но положение в пространстве задницей кверху очевиднее некуда.

Мужчины что-то загалдели про «сразу бы», а я закрыла ладонями заполыхавшее лицо.

— Лавров, в глаза мне смотреть надо! — гаркнул Боев, толкая входную дверь. — Мне. В глаза. Последнее предупреждение всем. С Наступающим, веселых праздников, мужики.

Закрывшаяся дверь отрезала нас от хора ответных пожеланий.

— Боев, зараза, ты же понимаешь, что я работать тут не смогу после такого! — брыкнулась я не всерьез, подавляя смех. Ржать в таком положении не особенно удобно. — Да поставь ты меня уже, голова кружится.

— Это от радости, Катька. Такого мужика оторвала! Везучая ты, да?

Спорить и не собираюсь.

— А ты? — вспомнила нашу игру с вопросом на вопрос, только очутилась на ногах и заглянула в лицо Андрею.

— Везучий ли я? А как же! Ты мне на член упала, что тот подарок от Деда Мороза под елку. Похер, что раньше этот старый хрен срать хотел на мое существование. Зато сейчас одарил, так одарил. Раз, но от души. Плохим пацанам, выходит, тоже перепадает.

— Ты все смеешься?

— Ну так и ты не плачешь.

— У нас это правда серьезно? Честно-честно?

Я ощущала себя такой глупо-невесомой, стоять на месте спокойно не могла, ноги так сами собой и рвались начать прыгать вокруг него, как мишка Гамми, хлебнувший сока волшебных ягод. И коньяка в придачу.

— А то! Ты мне теперь на других и смотреть не моги, Катюх, — строго погрозил мне пальцем Андрей.

— А ты?

Господи, да чего пристала-то! Давай, Сомова, вдох, выдох и уи-и-и-и!

— Да у меня глаза к тебе намертво прилипли, конфета ты моя. В машину давай, а то дотянемся, что в магазинах будет шаром покати.

Я послушалась. Уселась, притихла, но никак не могла прекратить всю дорогу улыбаться и трогать свои щеки и губы. И ни словом не возражала, что Боев при каждой возможности не просто лапал мою коленку, а совал нахальную лапу между бедер, урча про «тепленько-уютненько».

На парковке перед супермаркетом не сдержалась и таки напрыгнула сзади, обнимая за мощную шею и целуя в ухо и уже шершавую щеку.

— Щекотно же! А ну держись! — скомандовал Боев, присев, захватил меня под коленями и снова вскинул на спину, теперь как рюкзак. И поскакал вперед под мой хохот и визг.

Так мы и ввалились в торговый зал: все в снегу, запыхавшиеся, он, довольно скалящийся всем вокруг, толкающий вперед прихваченную по пути тележку, и я, болтающаяся на его спине с наверняка идиотской улыбкой, от которой уже болели щеки.

— Ну как, хорош жеребец у тебя? — подмигнул Андрей, когда наконец сползла с него у прилавка с хлебом.

— Лучший.

— И это ты еще верхом скакать-то по-настоящему и не пробовала, — ухмыльнулся похотливый котяра, облапал мою ягодицу и кратко, но смачно чмокнул в губы, под раздраженное фырканье какой-то солидной дамочки в мехах. — Ну мы это исправим, как только домой приедем.

А у меня мигом дух захватило от чувственного обещания в его рокочущем голосе.

— Не смей краснеть и смотреть вот так, Катька, — почти грозно рыкнул он. — А то класть я хотел на все продукты и бухло. Знаю я одно местечко, где можно нализаться и голод перебить.

Глава 41

— Боев! — шикнула я, не в состоянии прекратить это наше безбашенное веселье, и рванула вперед по проходу. Но разве от разошедшегося хищника сбежишь, особенно если не сильно-то стараешься.

— А что, неправда? — совсем не тихо «зашептал» Боев в мой затылок, мигом догнав. Бедную тележку он небрежно волочил за собой, громыхая ею обо все углы. — Там такое разнообразие вкусов — м-м-м. Сначала солененькое такое, дразнит распробовать хорошенько…

— Андрей!

— Потом все влажнее и слаще, острее. По языку течет, по губам, а пахнет как! Трепещет, вкусное, горячее,