Он упразднил титул хана, приняв вместо него другой – царь (славянское наименование цезаря), а на своих свинцовых печатях, которыми скреплялись документы, называл себя василевсом, используя слово, которым своего императора обозначали византийцы.

Достигнув своих целей, Симеон вернулся в болгарские земли, но он недооценил превратности византийской придворной политики. Через несколько месяцев после его коронации патриарх неосмотрительно позволил императрице Зое вернуться во дворец, потому что маленький Константин тосковал по матери. Однако, оказавшись в Константинополе, Зоя с помощью сторонников сместила патриарха и заняла свое законное место во главе совета. Одним из первых ее деяний стала отмена условий перемирия, согласованных с Симеоном. Помолвка Константина VII была разорвана, и сторонники Зои начали говорить, что коронация была недействительной, поскольку патриарх в последний момент отложил корону и надел на голову Симеона собственный церковный головной убор, а коленопреклоненный правитель Болгарии не заметил этого. В Константинополе воцарились воинственные настроения, и императрица решила раз и навсегда покончить с притязаниями Симеона. Летом 917 года большие силы, состоящие из войск фем и тагматы, двинулись на север и встретились с армией Симеона у города Ахелой на черноморском побережье. Результат этой битвы показывает, почему византийцы, как правило, избегали генеральных сражений. Изначально они располагали преобладающими силами, но их союзники-печенеги не смогли прибыть из-за склоки между командирами кораблей, которые должны были переправить их к месту битвы. Когда же распространился слух, что их командир убит, византийские войска запаниковали и рассеялись, позволив болгарам перейти в контрнаступление и нанести им поражение столь же катастрофическое, как и в 811 году. Византийская армия вновь была почти уничтожена.

Эта победа позволила Симеону взять под контроль все Балканы почти до самого Коринфского залива и объявить себя отныне императором ромеев и болгар, а архиепископа Болгарии – патриархом. Однако, как случалось со многими до него, амбиции Симеона разбились о неприступность стен Константинополя и изворотливую византийскую дипломатию. Он хорошо понимал, что его притязания на императорский титул бесплодны, пока он не захватил столицу Византии, а победа при Ахелое не приблизила его к этой цели. Понимая, что для того, чтобы получить шанс захватить Константинополь, ему нужен флот, Симеон отправил послов в Фатимидский халифат в Тунисе, предложив напасть на византийцев совместно. Однако по дороге домой корабль, на котором плыли послы, захватило калабрийское судно. А поскольку калабрийцы были подданными византийского императора, пленных отправили в Константинополь. Там болгарских послов бросили в темницу, а к арабам отнеслись как к почетным гостям. Их накормили, напоили и отправили домой с внушительным подарком халифу, фактически с взяткой, которая должна была убедить его никуда не посылать свой флот. Одновременно с этим врагам болгар на севере, сербам и хорватам, заплатили, чтобы они напали на Симеона, и такая тактика позволяла сдерживать его, пока он не пойдет на соглашение…

Но затем византийская придворная политика совершила еще один из своих бесчисленных зигзагов. В 919 году императрицу Зою удалили от власти, и регентом молодого императора стал друнгарий (командующий) византийского флота Роман Лакапин. Как мы увидим в следующей главе, Лакапин не собирался быть только главой совета и провозгласил себя императором, соправителем законного представителя Македонской династии Константина Багрянородного. Именно Роман пришел в 924 году к соглашению с Симеоном, обручив свою внучку с сыном Симеона Петром и признав Симеона царем, настояв, однако, на том, что это было меньшей честью, чем называться императором ромеев. Когда три года спустя Симеон скоропостижно скончался от сердечного приступа, угроза была наконец нейтрализована, так как его сын Петр отнюдь не был таким грозным воителем. Тем не менее ради сохранения мира и спокойствия византийцы продолжали называть его царем и ежегодно подносили ему дары в виде золота.

С точки зрения византийцев, хотя Болгария и продолжала оккупировать территорию, которая по праву принадлежала им, был достигнут модус вивенди, который устраивал обе стороны. Болгары гарантировали себе безопасность, будучи союзниками самой могучей державы в регионе, и в то же время сохранили независимость, не попав под прямое императорское правление. Византийцы же сумели отстоять свою политическую теорию, согласно которой их властители были римскими императорами, ниспосланными на землю, чтобы защищать весь христианский народ. Только теперь они говорили об императоре как о главе семьи христианских государей. В этой семье была строго определенная иерархия. Византийский император находился на ее вершине. Ниже были его сыновья, далее в списке – главы государств, бывших союзниками или принявших христианство из Константинополя. Затем шли дружественные народы, добившиеся взаимопонимания с императором, даже если они были язычниками, мусульманами или христианами, не входящими в византийскую сферу влияния. Особое место в этой иерархии получили болгары. Когда болгарские посланники посещали Константинополь, они занимали очень достойное место за столом во время пиров, хотя оно могло меняться в зависимости от того, насколько теплыми были на данный момент отношения. Эта тщательно выстроенная иерархия, подкрепленная церемониями и дипломатическими подношениями, создавала империи некую мистическую ауру в глазах гораздо менее искушенных северных балканцев, и духовный авторитет Византии был не менее действенным, чем военная сила.

* * *

Оставалась, однако, проблема русских. На Северных Балканах угрозой применения силы болгар удалось вовлечь в византийскую орбиту даже несмотря на то, что в тех двух случаях, когда угроза была исполнена, последствия оказались катастрофическими для самих византийцев. Но в отношении русских такие угрозы были недейственны, так как их столица Киев находилась слишком далеко. После нападения 860 года были предприняты усилия, чтобы обратить русских в христианство. В 874 году в Киев отправили архиепископа, и Фотий даже хвалился тем, что русские стали «подданными и друзьями» империи. Такие заявления оказались преждевременными. Новообращенные там были, и до 944 года в Киеве даже действовал христианский храм, но, поскольку сам князь Киевский оставался язычником, процесс шел крайне медленно. Византийцы извлекли все возможное из ситуации, когда в 957 году Ольга, вдова князя Игоря, правившая в Киеве как регент ее сына Святослава, посетила Константинополь. Ей был оказан пышный прием. Ольга сидела за золотым столом вместе с императорской семьей и была приглашена занять высокое место в византийской иерархии государств. Потом она была крещена патриархом Константинополя и уехала, одаренная золотом и шелками. Но, несмотря на все эти усилия, крещение Ольги не привело к обращению русского народа в целом. Возможно, она, как и болгарский хан Борис, опасалась, что принятие христианства из Константинополя приведет к потере независимости, и вскоре после своего визита Ольга пригласила в Киев христианских миссионеров из Германии. В любом случае ее сын Святослав открыто презирал христианство, и, как только он повзрослел и стал править самостоятельно, шансов на дальнейшие преобразования не осталось.

Крещение Руси произошло только при следующем Киевском князе, сыне Святослава Владимире. Правда, на первый взгляд он, как и его отец, не производил впечатления человека, который не просто обратится в христианство, но и впоследствии будет причислен к лику святых. К моменту восшествия на Киевский княжеский престол он уже был братоубийцей и имел гарем из четырех жен и 800 наложниц. Как и его отец, он был ярым язычником и воздвиг в Киеве новое капище с идолами шести главных богов. Но, как и в случае с болгарским ханом, обращение Владимира было вызвано как духовными, так и политическими соображениями. Духовные мотивы, изложенные в летописи[4], вероятно, вымышлены, но зерно истины в повествовании наверняка содержится. Примерно в 987 году Владимир почувствовал, что настало время выбрать иную, более достойную веру для себя и своего народа, чем язычество предков. Узнав об этом, в Киев прибыли несколько групп миссионеров. Однако Владимир не впечатлился ни одной из предложенных религий. Ислам перестал интересовать его, как только выяснилось, что у мусульман запрещен алкоголь. Иудаизм мало кто мог проповедовать, так как его приверженцы утратили свои земли и были разбросаны по всему миру. Христианские миссионеры, прибывшие от Папы Римского, также не вдохновили его, зато со священником, присланным из Константинополя, у князя состоялась долгая беседа. Все еще сомневаясь, Владимир послал десять доверенных послов для изучения основных мировых религий с тем, чтобы сделать свой выбор на основе их доклада. Сперва они отправились в соседний Хорезм, к тюркам, где был принят ислам. Посланники посещали мечеть, но в пользу ислама не склонились: «Нет веселья в них, но печаль и смрад велик. И нет ничего доброго в их учении». Богослужение в католическом соборе в Германии также не произвело впечатления: «Нет в нем никакой красоты». И наконец, много повидавшие посланники прибыли в Константинополь, где их приветствовал сам император и дал им возможность поприсутствовать на литургии в соборе Святой Софии. На этот раз все было иначе. Красота и зрелищность церемонии, мозаики, фрески и иконы – все это ошеломило посланников: «И не знали – на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, – знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми». Столь эмоциональная реакция на визуальную составляющую византийской религии, результат победы иконопочитателей, вполне могла повлиять на решение Владимира принять христианство из Константинополя.