Генерал хмыкнул, потом важно произнес:

– Тем самым они признали превосходство немецкой нации!

– Но я не профессионал в музыке…

– Талантливый человек – талантлив во всем, – решительно заявил генерал Данциг.

Погрузку скоро завершили. К собеседникам подскочил офицер охраны:

– Этих пленных – в бараки или в крематорий?

– В крематорий, всех в крематорий… – рассеянно ответил Менгеле. – Так что вы говорили о талантливых людях?

Августовское солнце опускалось к горизонту, когда здание Гранд-опера осветилось изнутри. Светомаскировочные шторы были укреплены на окнах, но на несколько минут было решено дать полный свет, чтобы проверить трюк, запланированный на день премьеры. Ярко освещенное, праздничное здание Гранд-опера в оккупированном Париже! Фоторепортеры сделают снимки, получится хороший пропагандистский ход…

Но вот свет погас. Члены художественного совета, маленькой стайкой собравшиеся на площади, наблюдавшие оттуда за театром, поспешили вернуться в здание.

Они прошли через пустое фойе, расположились в пустом зрительном зале. Но оркестр был на месте, артисты ждали за кулисами, и по залу ходил взволнованный режиссер. Вот он сделал знак дирижеру, и оркестр грянул увертюру… Начался предпремьерный костюмированный показ оперы «Вольный стрелок» Карла Марии фон Вебера.

На французских актерах были немецкие средневековые одежды. Арии оперы исполнялись на немецком языке. Члены художественного совета, в основном немцы, внимательно следили за произношением. Жанр оперы назывался «зингшпиль» – в такой опере вокальные партии чередуются с обычными театральными диалогами. Произношение должно было быть идеальным.

В полутемном зале неясными светлыми пятнами выделялись лица членов художественного совета. Среди остальных можно было увидеть доктора Менгеле, его лицо было особенно напряженным.

Вот свет на сцене померк, остался узкий круг прожектора. Один из главных отрицательных героев, Каспер, укладывал камни в Волчьем Ущелье вокруг лежавшего на земле черепа… Мрачная музыка подчеркивала торжественность момента.

Доктор Менгеле читал либретто и знал, что по сюжету сейчас должно было произойти следующее. С последним ударом колокола Каспер выхватит охотничий нож, обведет вокруг себя магический круг, вызывая духов… Череп на сцене привлек внимание доктора.

– Стоп, стоп, стоп! – Менгеле поднялся, несколько раз громко хлопнув в ладоши.

Голова длинноволосого дирижера над бордюром оркестровой ямы замерла. Взвизгнули последний раз скрипки, наступила тишина. Среди членов художественного совета кто-то кашлянул.

Все обратили внимание на доктора, который, как всегда невозмутимый, уже пробирался между рядами к сцене. Обежав оркестровую яму, он поднялся по ступенькам и подошел к герою.

– Что это такое? – громко произнес Менгеле, отталкивая Каспера. – Это никуда не годится! – Доктор поднял с пола череп. – Во-первых, это муляж, – заявил на весь зал Менгеле, – во-вторых, у черепа не арийские формы! Все это неубедительно! – Жестом Гамлета доктор вытянул руку, в которой лежал череп. – Скажите, – обратился он в темноту зала, в то место, где сидел режиссер, – вы внимательно читали сюжет?

– Я… Да… Как можно?.. – пролепетал режиссер, поднимаясь. – Собственно…

– Не собственно, а я вам прощаю ваш промах лишь в том случае, если вы первый раз ставите оперу! – заорал Менгеле. – Завтра я пришлю вам дюжину арийских черепов, на выбор! А кого вы набрали в массовку? – Менгеле обернулся, устремляя взгляд за кулисы. Там стояли, привлеченные шумом, не задействованные в сцене с Каспером актеры. – Выходите, выходите! – воскликнул доктор и призывно махнул рукой.

Актеры вышли на сцену. Менгеле вытащил из кармана программку, поднес к глазам.

– Дайте полный свет, не видно! – крикнул он осветителям.

Щелкнули тумблеры, и прожекторы устремили яркие потоки света на сцену.

– Вот здесь написано, – произнес Менгеле, водя пальцем по программке, – «Действие происходит в Моравии…» – Менгеле поднял голову. – Это значит, я должен видеть моравских крестьян? – Он расхохотался. – Вы только посмотрите, господа, кого берут работать в театр! – Он бросился к толпе и вывел вперед какого-то актера.

У низкорослого мужчины, испуганно прижимавшего руки к груди, были черные волнистые волосы и крючковатый нос.

– Вы еврей? – звонко спросил Менгеле.

Актер сглотнул и попытался сделать шаг назад. Стоявшие сзади коллеги не дали актеру исчезнуть.

– Когда я увидел вас на сцене, – не унимался доктор, – я уверился, что ваше место в концлагере…

– Я француз, в родне у меня были французы… – Актер едва не плакал.

Менгеле перестал обращать на него внимание. Пройдясь перед массовкой, остановился рядом с высоким голубоглазым блондином.

– Вот истинный ариец! – закричал Менгеле, обращаясь к залу и потрясая программкой, зажатой в руке. – Не смущайтесь, дорогой мой, стойте спокойно. Держите марку! У меня к вам нет претензий… А все другие у вас, господин режиссер, какие-то недочеловеки…

Перед Менгеле стоял не кто иной, как Павел Бондарев.

С торжествующим видом Менгеле вернулся в зал. Его провожали почтительные перешептывания членов художественного совета.

По темному подземелью осторожно двигались Жорж Лерне, Серафим Никольский и радистка Адель. Звонарь шел чуть впереди, неся в руке включенный фонарик.

– И все-таки я уважаю вас, друзья, – раздался басовитый голос Никольского.

– Что с тобой, Серафим? – спросил звонарь.

– Опять вспомнил, как мы с тобой бежали, – сказал провокатор. – Без тебя я бы не решился…

В действительности же он вспомнил о том, как его инструктировал оберштурмфюрер Кнохен. Среди прочего оберштурмфюрер говорил о том, что время от времени надо поддерживать высокую ноту в разговорах с будущими жертвами. Это должно рождать доверие.

– Ну бежали и бежали, теперь век об этом вспоминать? – сказал звонарь.

Жорж Лерне вдруг остановился, и Адель, следовавшая за ним, налетела на его широкую спину.

– Что такое? – шепотом спросила девушка.

Лерне обернулся.

– Смотри, – сказал он. – Уверен, такого не было здесь последние четыреста лет…

Он направил фонарик на выступ стены. Все увидели картину, аккуратный портрет человека в немецкой фуражке.

– Это современная картина, – сказал Никольский.

Адель подошла ближе.

– Боже, это рисовал покойный дядюшка Клод, – прошептала потрясенная девушка. – Посмотрите, это его мазки! Жорж, посвети! – Девушка провела пальцем над поверхностью картины: – Видите? Здесь и здесь… Вот!

– Ну буду спорить, – ответил звонарь. – Все знают, что Адель у нас признанный специалист по живописи…