— А что думает Андрей?

— Он думает, что я маленькая и наивная девочка, которая непременно решила «растаять под огнем пулемета». Все ведь на первый взгляд очень просто — я отдаю сделанные снимки в газету. И тип-топ! Мальчик за двое суток успел так нарисоваться, что папуля может навсегда забыть о «высокопоставленном» кресле! Но вот Ларчик считает, что это самоубийство!

— Из-за папы?

— О нет! Сейчас я тебя удивлю, Пенс! Не из-за папы!

Я помолчала, выдерживая эффектную паузу, и зловеще сообщила:

— Из-за самого этого сынишки. Потому что, милый ты мой Пенсик, сынишка круче своего паханчика раз в сто! Потому что, представь себе, это — уже законченный убийца, осталось всего полшага, чтобы он стал им физически! Если…

За окном кружились снежинки. Сегодня, говорят, был метеоритный дождь. Наверное, это было очень красиво. Только я не видела метеоритных дождей. Волей бога я вообще гораздо чаще наблюдаю уродство, нежели красоту.

— Если он уже не совершил его, — закончила я свою мысль. — Просто мы пока не знаем об этом.

Он ждал.

«Мне необходимо это сделать. Ты слышишь? Все это — неправильно, неверно, но как я могу это объяснить тебе, если твой путь начат?»

Стиснув кулаки, он стоял в тени дома. Там, в маленьком прогале между деревьями и этой стеной, его фигурка была невидна. Но кому она вообще видна — его фигурка? Именно — фигурка. Маленькая. Щуплая. Несуразная и невзрачная.

Привычным жестом он поправил очки. Чертовы окуляры в самый неподходящий момент норовили сползти на кончик носа.

Слишком привычный жест. Из прошлой жизни. Рождающий воспоминания, делающие новое существование еще более паршивым.

Подъехавший к дому джип разбавил холодный воздух тишины громкими звуками музыки. «Очередная бессмыслица, понятная только таким же безмозглым людям, — усмехнулся он. — «Если бросишь ты Муму…» Господи, и как они слушают этот бред? Впрочем, они и сами воплощение этого бреда!»

Из джипа вылез парень. Короткая стрижка, ровные мускулы. Красивый парень. Но вот глаза у этого парня… Сейчас-то, в наступившей темноте, их не видать. Но он-то помнил. Он помнил их безжалостную сталь, холодную насмешку. Он помнил все…

Поэтому дрожащими пальцами стиснул револьвер, проклиная себя за вот эту, накатившую так внезапно, волну страха и жалости.

Ровный затылок.

— До завтра, — махнул рукой парень.

Джип отъехал, увозя с собой музыкальное сопровождение.

Парень быстрыми шагами направился к дому.

— Даже в этом я не могу тебе помочь, — грустно пробормотал человек с револьвером. — Даже в этом. Я не могу убивать. Не умею…

* * *

— Вот и создается ощущение, что имеешь дело с полной безнадегой, — вздохнула я.

— Почему? Кажется, именно ты учила меня, что признать ситуацию безнадежной можно только в случае смерти.

— Хорошо, — кивнула я. Поднявшись, подошла к своей сумке и достала оттуда пленку. Видно-то было плохо, но я протянула ее Пенсу.

— Снимки остались у Ларикова. Поэтому на славные деяния героического отпрыска посмотри так.

Он включил настольную лампу, чтобы лучше рассмотреть.

— Сейчас я лишь умножаю твою печаль, — грустно сказала я. — Поскольку от такого вот знания ее у тебя уж точно не станет меньше! Он просмотрел пленку совершенно спокойно и вернул мне ее.

— Ну и что? — спросил Пенс. — Ты хочешь сказать, что впервые столкнулась с «бритоголовыми»? По-моему, никто, кроме полных идиотов, не считает их «славными ребятами».

— Просто мерзко…

— Понятное дело. Очень даже мерзко. До тошноты.

— Да и не в этом дело. А в том, что Лариков запретил мне ввязываться. Ну сам посмотри этот кадр… Налицо состав преступления. Фактически рэкет, причем рэкет у слабого. Нищая, больная ДЦП. У нее отбирают деньги, при этом вот на этом снимке видно, как ее еще и бьют ногой. Бьет этот Владик, лично. Вокруг народ делает вид, что ничего не происходит. Потому как боится.

— А ты, конечно, вылезла?

— Конечно, — грустно согласилась я. — И не смогла снять следующий кадр — прямую угрозу в мой адрес. И знаешь, что мне сказали?

— Подожди, — нахмурился Пенс. — Ты что, имела такую вот дикую глупость — не просто встряла, но и нарисовалась?

— Ну неужели же я откажусь от удовольствия врезать этой скотине по роже?

— А Лариков знает?

— Не-а.

— Они тебя запомнили?

— Надеюсь, — самодовольно улыбнулась я.

— Сашка, ты понимаешь, что ты наделала?

Пенс смотрел на меня с откровенным ужасом.

— А что? — невинно так отвечаю. — Дала подлецу оплеуху, когда все молчали. Не могу же я равнодушно взирать, как на моих глазах обижают слабое существо!

— Они же могли тебя убить!

— Может, и убьют. Потому что…

Я замолчала. У Пенса на лице был такой ужас, что дальнейший мой рассказ скорее всего заставил бы его грохнуться в обморок.

Дело же в том, что один из этой «милой компании» был моим одноклассником. И прекрасно знал, где я живу. Кто я.

А так как в школе мы с ним откровенно ненавидели друг друга, поскольку для него я была «мерзкой хиппушкой», не думаю, что он не сообщил другу по партии мои координаты.

— Почему?

Пенс не сводил с меня глаз.

— Да ничего. Просто так, — попробовала я уйти от откровенности.

— Са-шка! Они же полные уроды! У меня только одна надежда, что они не знают, где ты живешь! О господи, Сашка, ты еще к тому же совершенно одна сейчас!

Пенс выглядел напуганным и растерянным.

— Да перестань ты, — поморщилась я. — У меня и так уши позакладывало от твоего крика. Если голос у тебя громкий, иди на эстраду.

— Ага, она выкидывает фортели, за которые можно поплатиться жизнью, а я должен молчать!

— Да не буду я платиться жизнью, успокойся! И не из таких ситуаций выкручивались! И потом — ты хорошо себе это представляешь? Я что, должна была стоять и наблюдать, как он издевается над людьми? Прости, Пенс, но так не могу! Ты же знаешь, что у меня действие опережает мысль! Поэтому я, как всегда, подчинилась первому порыву. И мне даже не страшно, в отличие от тебя!

Хотя мне-то на самом деле было страшно. Еще как. Только вот виду показывать абсолютно не хотелось.

* * *

Мне и не надо было рассказывать, как я влипла. Не маленькая, понимаю.

А Пенс все продолжал свирепо вращать глазами и предсказывать мне мое будущее, как вконец обезумевшая Кассандра. Я даже начала подозревать его в остром приступе человеконенавистничества — такие мрачные перспективы он живописал мне! Возможно, я бы и не обратила на это особого внимания, но все, увы, касалось меня. Поэтому внимала ему с благоговейным ужасом, как он того и ждал.