— Ну, и что я должна была делать? — спросила я, когда он кончил разворачивать перед моим мысленным взором всю картину «радужных» перспектив.

— Не знаю, — честно признался Пенс. — Наверное, и сам бы точно так же сглупил!

— Вот-вот. Мне кажется, твои возмущенные вопли не имеют права на существование. Лучше придумай, как с этим быть.

— А ты уверена, что он тебя узнал?

— На все сто.

Я усмехнулась. Видел бы он свою довольную физиономию! У Нещадова в тот момент во взгляде было столько обещанного, что любое сердце забилось бы бешено, не то что мое, женское!

— Это еще ни о чем не говорит! Нещадов может промолчать, — с надеждой в голосе произнес Пенс.

У меня таких надежд не было, но я промолчала.

В конце концов, зачем волновать людей? Судя по поведению Пенса, у него и так с нервами не все в порядке.

* * *

Явно озадаченный сверх меры Пенс сидел на кухне, не собираясь покидать выбранный «плацдарм».

Я посмотрела на часы. Стрелки приближались к половине первого ночи, и если Пенс думал, что бессонное бдение входит в мои планы, то он жестоко ошибался.

— Пенс, — протянула я. — Времени уже знаешь сколько?

— Ну? — спросил он.

— Так тебе вроде бы домой пора, — намекнула я.

— Ты что, считаешь, я оставлю тебя одну? Зная, что Нещадов может нагрянуть в любую минуту?

— Он уже спит сладким сном, твой идиотский Нещадов, — сказала я. — И думать про меня забыл… У него и без того есть о чем помечтать. А вот что подумает про нас с тобой моя соседка, куда интереснее! Она, в отличие от Нещадова, по моим наблюдениям, вообще думает исключительно обо мне, сообщая о своих наблюдениях маме. И мне абсолютно не нужно, чтобы ты в ее глазах размножился, а маме по приезде сообщили, что я падшая женщина и в ее отсутствие ко мне ходили ночевать гусарские полки!

Пенс посмотрел на меня взглядом просительным и нежным, но я сделала вид, что у меня каменное сердце, и он, вздохнув, поднялся.

— Ладно, может, ты и права. Вряд ли этот козел потащится к тебе ночью. Но на всякий случай не открывай дверь! — Что ты, милый, открою дверь каждому, кто захочет посетить меня глубокой ночью! — улыбнулась я. — Судя по всему, ты считаешь меня полной идиоткой, способной на такой подвиг!

Он глянул в мою сторону с сомнением. Наверное, у него все-таки были настойчивые опасения по поводу моей психики. Потом, все-таки решив, что я еще не в критическом состоянии, поцеловал меня в щеку и ушел.

Я осталась одна…

* * *

Знаете, какой это, оказывается, кайф — сидеть ночью на кухне с чашкой чая и сигаретой и смотреть в окно? По радио передавали Колтрейна. Его музыка вполне отвечала моему нынешнему состоянию безмятежного покоя!

Ура покою!

Иногда его можно достигнуть не сном, а вот таким расслабленным распиванием чая ночью, под тихий джаз, в полном одиночестве.

Мерзкие физиономии Мещерского со товарищи отошли на второй план. В конце концов, я сдала свой отчет и больше всю эту «гвардию агрессивных дебилов» не увижу. Разве что в страшных снах!

От разлитой в воздухе расслабляющей неги хотелось зажмуриться и полностью отдаться пофигизму. Сон начал побеждать меня раньше, чем я осознала это и приготовилась к сопротивлению.

— Ну и ладно, — сказала себе. — Что ж мне теперь, вообще отказаться от сна? Завтра тоже будет день. И, к моему великому сожалению, рабочий.

Встала, потянулась и поплелась в сторону кровати.

Разобрав ее, залезла под теплое одеяло и начала уплывать в сонное пространство — легко и спокойно, как невинное дитя.

Последнее, о чем я еще успела подумать, было то, что Нещадов как помнился мне идиотом, так им и остался, только теперь стал он каким-то печальным идиотом.

Во всяком случае, радостный кретинизм, который пер из него в школе, куда-то испарился.

— Надо же, — сонно-удивленно пробормотала я. — Жизнь ломает даже нещадовых… В их глазах появляется тень разума или печали. Впрочем, умножающий знание всегда умножает печаль… А может, печаль в его глазах совсем не от знания, а просто оттого, что денег не хватает?

Так и не разобравшись в этом сложнейшем вопросе, я погрузилась в сон.

* * *

Сны у меня бывают разные. То совсем непонятные, а то бывают и пророческие. Только я никак не могу разобраться сразу, какой сон прост, а какой с умыслом, поэтому на всякий случай запоминаю все.

Впрочем, вынуждена признать, что практика эта не срабатывает.

В данный момент мне снилась совершенная чушь.

Я была одета в костюм пейзанки и ангельским голоском распевала известную песенку «Мой миленький дружок — любезный пастушок!». Вид при этом у меня был невинный и трогательный до тошноты. А в роли неверного «пастушка», не соизволившего прийти «плясать», представьте, выступал Нещадов! При этом Нещадов почему-то не нарядился в костюм пастушка, а гнусавил свою партию в тривиальной одежде киллера, правда, при этом к его черной шапочке был присобачен красный бантик, который, как я заподозрила, Нещадов просто-напросто сохранил с первомайской демонстрации. Поэтому, проснувшись, я совершенно спокойно рассудила, что сон сей достоин скорого забвения, поскольку вызван, очевидно, исключительно назойливым присутствием в моих вечерних раздумьях нетленного нещадовского образа.

Посему я предпочла забыть его и не забивать голову ненужной информацией.

За окном вовсю шпарило солнце. Люди тем не менее шли быстро, пряча носы, как кошки, из чего я заключила, что, увы, наступили неизбежные морозы.

Выловив из кучи барахла в шкафу теплый свитер, я натянула его и отправилась на кухню, потому что перенести наступление следующего рабочего дня без кофе была не в состоянии. Я еще просто-напросто не проснулась.

И как раз в тот момент, когда я, исполненная радостных предчувствий, налила кофе себе в чашку, в дверь позвонили.

— Черт!

Сомнений в том, что уж наверняка это не Пенс, у меня не было. Пенс звонит спокойно и уверенно. Этот же трезвон совсем не в его характере… Если, конечно, за Пенсом не гонятся стаи нещадовых с револьверами. Впрочем, он и тогда хранил бы спокойствие, поскольку, по моим личным наблюдениям, вывести Пенса из равновесия удавалось только одному человеку на свете. Не стану из ложной скромности умалчивать, кто этот человек. Конечно, Александра Сергеевна Данич, дай ей господь счастья, здоровья и прочих маленьких радостей!

Итак, в мою дверь звонил некто мне неизвестный, судя по звонку, чрезвычайно взволнованный, и делал он это в семь часов утра.

Я подошла к двери и посмотрела в «глазок». Там ни черта видно не было, как будто его закрыли пальцем.

— Та-а-ак, — протянула я. Открывать дверь мне резко расхотелось. Если человек закрывает пальцем «глазок», следовательно, он не хочет, чтобы его увидели. Поэтому вполне можно и не открывать. Не горю желанием видеть его…