Я сразу поднимаюсь — задница уже онемела сидеть.

— Лея, останься и пристегнись — впереди турбулентность.

— А он?

— Он скоро вернётся. Пристегнись! — впервые за этот перелёт я вижу её такой строгой.

— Ладно, — с обидой поджимаю губы.

Зачем это ей мой Лео? Да ещё в подсобке? Он там уже с ней был… минут пятнадцать. Что опять?

Madonna — Batuka

@WTF_LEO: Какие ты любишь цветы?

@WTF_LEO: Какую музыку слушаешь?

@WTF_LEO: Что ты ненавидишь больше всего на свете?

@WTF_LEO: Что формирует личность человека: гены или воспитание? Может быть, способная переселяться душа?

@WTF_LEO: Ты веришь в Бога? В Апокалипсис? Какая у тебя религия?

Вот же чёрт. Когда он успел накидать мне столько вопросов? Больше часа прошло с последнего. Хм.

@Betelgeuse: Цветы — белые лилии, музыку — только ту, которая умеет перебирать мои душевные клавиши, причём так, чтобы мне было приятно. Я ненавижу наркотики. Личность человека формирует… всё перечисленное. Не уверена насчёт души, которая умеет переселяться. Эта теория как-то не вяжется с моим опытом. В Бога скорее верю, чем нет, в Апокалипсис — не знаю.

Жду — не отвечает. Дописываю:

@Betelgeuse: Что ненавидишь ты?

Ответа нет ни через десять минут, ни через двадцать, ни через час.

Я осилила дневник, разбередила душу, запила горечь обид яблочным соком. А Лео всё нет. Ни в реальности, ни в виртуальности.

И у меня начинается чесотка: где он? Вначале я вылезаю из кресла, чтобы размяться. Потом жду очередь в туалет, проверяю стрелки, поправляю юбку.

Выхожу — Лео как не было, так и нет. Мне всё это не нравится. Чем можно заниматься так долго в святая святых стюардесс? Анекдоты он там им травит что ли? Или… или?

Короче, я решаю… да ничего я не решаю. Мои ноги несут меня сами. Протискиваюсь за шторки, которыми самолётные нимфы отгородились от пассажиров — никого. Вижу дверь в кабину пилота — посторонним вход воспрещён, а я не посторонний — я пассажир. Дёргаю — заперто. Изучаю тамбур внимательнее и нахожу ещё двери. Толкаю одну — уютная каморка, в ней две кушетки и маленький столик, внутри никого. Толкаю другую…

И мои глаза едва не выворачиваются наизнанку: Лео стоит на коленях между голых женских ног.

Его рукава закатаны до локтей, рубашка выправлена из штанов, волосы взъерошены, как если бы он без конца пропускал их между пальцев. Куда дели собранного безупречного Лео?

Женщина перед ним полулежит-полусидит на двух сдвинутых вместе кушетках и надрывно воет.

— Успокойся! Ты навредишь ребёнку! Ты же уже рожала, должна это знать! Пожалуйста, расслабься! — уговаривает нависающая над этой сценой Клэр.

— Сколько? — спрашивает Лео.

— Две минуты.

Он кивает и упирается руками в край кушетки, опустив голову.

— Что две минуты? Что тут вообще происходит? — вопрошаю.

Все дружно поворачивают головы в мою сторону.

— Лея! Сейчас же закрой дверь и займи своё место в самолёте! — возмущённо приказывает мне Клэр.

Подбегает ко мне и начинает выталкивать, но не тут-то было — я своих позиций так легко не сдаю.

— А что он тут делает?! — восклицаю с не меньшим возмущением.

— По-мо-га-ет! Принимает роды, не видишь?

— Серьёзно? Акушер-гинеколог — о таком слыхала. Акушер-программист — нет. Акушер-математик — тоже нет. Акушер-инвестор…

Роженица начинает выть громче, Клэр выкрикивает:

— Лея замолчи!

И добавляет мне на ухо:

— Мы ей сказали, что он врач. Ситуация безвыходная! Моник хлопнулась в обморок, Стюарт слишком молод, остальные все заняты в салоне. Он единственный, кто может помочь!

— Я тоже могу помочь! — спешу её заверить.

— Это чем же? — напирает грудью Клэр, выталкивая к двери.

— По выходным я волонтёрствую в хосписе! — почти выкрикиваю. — У меня больше опыта, чем у вас двоих вместе взятых!

После слова «хоспис» из роженицы вырывается даже не крик, а истошный вопль. Такой едкий и токсичный звук, от которого всем присутствующим и даже мне становится не по себе.

— Лея! Прошу тебя: выйди! — уже истерически толкает меня Клэр.

— А чего это она так странно орёт у вас? — спрашиваю.

— Боится, — отзывается, наконец, «врач». — Клэр, ты мне нужна — следи за схватками. Пусть Лея останется.

Бывшая одноклассница слушается его так, словно он командир этого самолёта. Я подхожу ближе.

У роженицы на лбу испарина, к нему прилипли волосы, а золотые подвески её замысловатых серёжек к мокрой довольно пухлой шее. И я не сразу её узнаю, потому что на ней нет платка — это же мама Гаданфара! Она прижимает ладони к согнутым коленям и время от времени протяжно воет.

— Может, вам помочь… я не знаю, воды тёплой добыть? Одеяло? Что бывает нужно в таких случаях?

— У нас всё есть, и даже инструменты — Клэр кивает на раскрытый чемоданчик с зажимами. — Надень перчатки, там есть.

— Обалдеть! А вы подготовлены! — не могу сдержать удивления.

— Такие ситуации случаются на борту, стюардессы проходят инструктаж. Но в моей практике подобное впервые, — теперь Клэр говорит со мной вполне спокойно, хотя мама Гаданфара продолжает довольно жутко выть. Только теперь я замечаю, что она ещё и трясётся. Меня тоже начинает потряхивать.

— Лея, — Лео заглядывает мне в глаза. — Поговори с ней.

Я не сразу понимаю, чего он хочет.

— Она боится рожать в самолёте, а роды стремительные. Это либо произойдёт здесь, либо… произойдёт здесь. У неё истерика, Лея, — его взгляд так пронзителен, что до меня доходит.

— Хорошо, — говорю.

Сажусь рядом:

— Как тебя зовут? — громко спрашиваю у женщины.

Никакой реакции.

— Как твоё имя? — делаю это ещё громче.

Но вместо ответа получаю вопль. Смотрю на Лео, пожимаю плечами, мол, «я попыталась». Он кивает в ответ «хорошо». Но судя по тому, как его же зубы прикусывают его губы, ничего хорошего.

— Ты правда помогаешь в хосписе? — вдруг спрашивает меня.

— А что тебя удивляет?

- Единицы способны на такой шаг.

— Хоспис, Лео, это не только обитель боли (кстати, сейчас умирающие её практически не испытывают), но и кладезь историй. Люди перед смертью очень искренни и очень откровенны. Им не просто хочется поделиться, им важно оставить свой след в чьей-то памяти.